1.

Человечество накопило немалый опыт построения религиозных и идеологических систем, ставших опорными элементами цивилизационного движения. Нравственные системы возникали скорее «спонтанно», то бишь, без участия человека в высшем целеполагании. Сомнительно, что Лютер осознал цивилизационный контекст, и выстроил свой протест и деноминацию как стратегическое решение. Вернее думать, что он шёл «по наитию», чувствуя, где нарастает дистанция между римской Церковью и надеждами разочаровавшихся в католицизме людей. Человек вовлекался не в проектирование, а только в земную реализацию такой «объективной» (равно — божественной) необходимости, и производил анализ результатов постфактум. Нужда в «национальной идее» или новой религии – не уникальность этого века; уникальность века том, что общество способно к существенно более организованной рефлексии на этот счёт, к фиксации в сознании своего состояния в этой области, и, в недалёкой перспективе – к технологичному производству таких идей. Наработка практического опыта в рамках частных и относительно простых задач проходит давно и вполне успешно, примерами могут быть политтехнологии «цветных революций» или осеменение Африки демократией.

Однако, попытки собрать «национальную идею», например, на российском политико-религиозном поле, что являет собой задачу, стоящую по сложности на три этажа выше образовательных игр с афро-африканцами, являют собой хаотические и слабоструктурированные усилия, какие характерны для любого процесса с неразвитым управлением («героизм» первого уровня зрелости по CMMI). Нет смысла вдаваться в содержательные огрехи «проектов Россия», пока желание выдать на гора под аплодисменты очередную монументальную библию, произведённую на свет при помощи каменного топора и благородного сердечного пыла, превалирует над стремлением искать и оттачивать адекватные масштабу задачи инструменты. Дай человеку рыбу, и он будет сыт один день. Дай сверхчеловеку такую «национальную идею» и уже завтра он будет голоден.

Нравственная система, несомненно, является одним из важнейших компонентов общественного самосознания и самоуправления. Философия действования, озвучивая миф и предлагая практику сверхчеловеческого, должна указать здесь внятные деятельные ориентиры. Однако, традиционно ожидаемая от философии конкретизация моральных установок, которым должен соответствовать Сверхчеловек, имеет в данном случае мало смысла, как имеет мало смысла стандартизировать фасон шляп для крестьян всей планеты: специфика климата, социума, культуры, ресурсные и технологические возможности неизбежно диктуют разные формы. Отношение Сверхчеловека к моральным установкам отличается от человеческого, и это различие следует обозначить.

Философия действования выводит идею Сверхчеловека за рамки традиционных моральных противопоставлений, «jenseits von Gut und Böse», однако не объявляет моральное пространство очередным злом, к чему склонны некоторые крушители традиций. Для иллюстрации, оттолкнёмся от частного случая.

2.

Во много благодаря самому Фридриху Ницше, существуют причины, из-за которых идею Сверхчеловека зачастую оценивают, как ультра-индивидуалистическую. Часть ницшеанцев, особенно из числа последователей Антона Шандора ЛаВея, в силу соответствующих настроений, нуждаются в эгоистическом идеале, в центре ориентированных на человеческое «Я» стремлений и действий, потому для них эгоманиакальная интерпретация Сверхчеловека («’Я’ и есть бог») привлекательна. Для коммунистов, коллективистов, общинников и просто флагеллантов, стремящихся подавить своё эго или растворить индивидуальное в коллективном, такой Сверхчеловек воплощает разрушение или отвращение. Теоцентрические религиозные учения, старающиеся ориентировать личность послушника на божественную благодать, или по меньшей мере – церковное послушание, так же склонны рассматривать такой индивидуализм как покушение на свою исключительность. Византийское и римское христианство стоят здесь в первых рядах противников, т.к. эгоцентричность нарушает однородность паствы, да и формально является грехом гордыни. Самовлюблённый Сверхчеловек ещё может рассчитывать на человеколюбие прощающего Христа, но не на благословение со стороны ревнивого клира.

Протестантские учения появились, как один из идеологических сервисов для торгового сословия, готового к свободному (от церкви) рынку и свободному (от короля) передвижению через Атлантику. В число их миссий входит отказ от божественной предопределённости, узаконивание свободы личности в выборе между добром и злом, что стало опорой для понимания частной собственности, как материализованной добродетели свободного человека. Для протестантов Сверхчеловек в аристократической трактовке более понятен, ибо в таковом течёт протестантская кровь: вечное возвращение Фридриха Вильгельма, сына немецкого лютеранского пастора, здесь состоит в протесте против протестантизма своего отца, в доведении до известного предела некоторых не вполне очевидных, но определяющих эго-стремительных ускорений, вызвавших в своё время и еретическую трещину в католицизме. Христианство в принципе чувственно, ориентировано на человеческие желания и ощущения, и построено вокруг них даже в порицании оных, но в протестантизме баланс смещён в сторону поощрения индивидуального желания гораздо сильнее, чем в ортодоксальных вариантах христианства. Возможно, заповедь «возлюби ближнего, как самого себя» приобрела дополнительный вес именно в части «самого себя».

Аристократический сатанизм Антона ЛаВея, несмотря на формальное отрицание христианства, а скорее – протестантизма, из среды которого он вышел, вращается на орбите последнего и потому разделяет с ним общую траекторию. Даже несмотря на попытки некоторых «сатанистов» вывести учение с этой орбиты в межпланетную философию, повадки, полученные за сотни лет католических обрядов всё также просматриваются в их теле, общее синтаксическое поле всё ещё позволяет находить друг друга для столкновений, а тру-магия сконцентрирована на обслуживании запрещённых церковью плотских желаний, пусть и разумном, «меритократичном» обслуживании. И, они всё так же обожают латынь.

3.

Философия действования превозходит эту оппозицию, и выводит идею Сверхчеловека за рамки определения на шкале «индивидуальное-коллективное». Как и из рамок любой моральной оценочной категории.

Шкалы, подобные вышеупомянутой, тысячи лет вводились в виде нравственных инструментов; та или иная её область окрашивалась в морально-приемлемый цвет, а противоположная, соответственно – в морально-отвергаемый. В совокупности, раскрашенные таким образом линейки составляли метрическое моральное пространство конкретного общества; тензор регулирования, имеющий практический смысл для управления собственной жизнью. Так как любая нравственная система, за исключением лабораторных фантасмагорий, существует в действительном обществе, сам факт такого существования на сколь-нибудь заметном временном отрезке говорит о том, что это управление было достаточно эффективным. То есть в неких конкретных климатических, географических, экономических, социально-политических и всяких прочих условиях, эти моральные установки были достаточно хороши, чтобы общество, руководствующееся этими правилами в своей практической деятельности, смогло выжить и имело устойчивость.

Размер этого временного, социально, географического пространства, в границах  которого некая моральная система проявляет сверхстабильность, являет меру разнообразия, с которым этот кибернетический организм способен взаимодействовать без потери управления. Культ вуду не выходит далеко за пределы общества ямайских негров и заблудившихся в культурной глобализации чудаков, но внутри этого общества стабилен; Христос в общем жизнеспособен на всей территории распространения индоевропейцев, но мутирует в широкий спектр религиозных сект в зависимости от необходимостей, возникающих при специализации христианства в конкретном био- и социоценозе.

Противоречия между такими мировоззренческими установками, что нередко выливаются в религиозные войны, казалось бы, безумны, т.к. при пересечении границы однородности общества или ландшафта, нет смысла настаивать на неизменной эффективности мировоззренческих установок. Но любое различие – слишком хороший повод для драки, чтобы его упускать. Война – эволюционная необходимость, и установление своего способа смотреть на вещи поверх конкурирующего – лишь удобная причина для начала боевых действий, проверяющих нравственные установки общества на прочность, результативность, выносливость. К тому же, для того, чтобы прийти к пониманию этого безумия, нужно вдоволь навоеваться, и этим превзойти войну как эволюционный этаж.

3.

Сверхчеловеческое поведение в том, чтобы осознанно использовать и войну, и всякие моральные шкалы и системы в качестве инструментов организованной эволюции, уместные в конкретной природной и культурной среде.

Возвращаясь к исходной оппозиции «индивидуальное-коллективное», которое послужило ступенькой к обобщению, можно сказать, что Сверхчеловек должен осознанно регулировать свою нравственную позицию в этом, и любом другом отношении, в зависимости от целесообразности момента и деятельной окрестности. Попросту это значит, Сверхчеловек должен уметь быть и индивидуалистом и коллективистом, в зависимости от необходимости.

У читателя, стремящегося к точечной определённости в моральных вопросах, призыв к такой расчудесной гибкости может разбудить желание вспомнить слово «безпринципность», которое обычно применяют по адресу людей, выменивающих моральную позицию на телесные блага. Это даёт ещё один повод указать следующее:

а) Варновая эволюционная теория, предлагающая свою формализацию меры эволюционной работы, полагает моральные, социальные регуляторы на этаж выше, чем чувственные стремления. Отсюда, подчинение относительно высшего, морально-оценивающего, контура относительно низшему, чувственно-оценивающему, является дегенерацией управления, деволюцией. Строить из себя либерала-индивидуалиста в США, и перекрашиваться в преданного коммуниста по прибытии в Китай, очевидным образом более полезно для собственного эмоционального спокойствия, наполненности кармана и карьерного продвижения. Однако это вводит в заблуждение общество, рассчитывающее если уже не на лояльность к строю, то по крайней мере на стабильность мировоззренческой формы, «верность убеждениям». Неосознанно, но порицание такой двуличности в том числе исходит из эволюционной установки на преодоление этого низшего чувственно-центрированного контура более высокими поведенческими мотивами и стандартами, и в здоровых обществах обратный ход «инстинктивно» оценивается, как дегенеративный. Именно данное поведение вызывает порицание в «безпринципности», то есть – в неразвитости третьего варнового контура, и в неопределённости состояния личности в поле социальных регуляторов – суть «отсутствии твёрдых принципов».

В то же время, мировоззренческий контур стоит на этаж выше чем моральные и социальные рычаги, и является определяющим по отношению к ним, устанавливая правила оценки действия, а не саму нравственную оценку, как в случае отдельной моральной установки. Потому, требование статичности в производстве оценки, какую по аналогии с «беспринципностью», можно было бы выставить в отношении этого мировоззренческого контура, является уже не эволюционным требованием, а мыслительной закостенелостью.

б) Выписывая слово «Сверхчеловек», мы подразумеваем скорее некую глобальную общность и общество, отличающееся от нынешнего по меньшей мере тем, что имеет сверхчеловеческое целеполагание. Отдельный представитель общества, даже самый мобильный, не в состоянии за свою жизнь пройти даже сколь-нибудь широкий спектр доступных мировоззренческих состояний; так или иначе, его «двуличность» или «многоликость» ограничена если не психической, то естественной физической и социальной инерцией. Требование нравственной гибкости и внеморальной устойчивости – это требование прежде всего к глобальному, или достаточно развитому обществу, доросшему до необходимости и возможности управляться с деятельностью такого уровня.

Устойчивость мировоззренческой системы заключена в способности учитывать разнообразие жизненных состояний разнообразием моральных установок, когда, реагируя коррекцией морального императива на существенное изменения среды, оно остаётся непротиворечивым в своей идейной сердцевине. Пересечение меры такого разнообразия ведёт либо к мутации опорных положений, либо к коллапсу всей системы, развалу её на более устойчивые, но несводимые к целому части. Способность к такой стабильности в том числе заключена в эффективной организации это самой «идейной сердцевины», которая, как скелет животного, удерживает инвариант его формы, при всём разнообразии мышечных движений, повреждений шкуры или изменения окраса.

в) Действительная миграция личности между нравственными системами, даже если это поверхностные, театральные манёвры, есть энергозатратный процесс. И даже если сверхчеловеческая выносливость может себе это позволить в качестве спортивного достижения, то как регулярное индивидуальное действие, такое движение не имеет управленческого смысла. Однако общество должно быть готово к такому манёвру, как к контролируемому изменению собственного мировоззрения в связи с необходимостью адаптации к изменившейся среде, или как к следствию коррекции высшего целеполагания. Широкое общество должно иметь достаточно энергии на поддержание достаточного и необходимого разнообразия нравственных установок, и на управление этим разнообразием, в противном случае – обречено на распад на части, контролируемые без или извне прежней централизации. Переустановка оперативных моральных ориентиров нормально должна проходить без уничтожения части собственного народа, развала общественной структуры или этнического раскола. Либо, такой раскол, как следствие необходимости в структурной перестройке, должен быть выполнен стратегически и контролируемо, так же, как предприятие создаёт новый отдел или цех для покрытия некоторой зоны ответственности.

4.

Такое управление требует более масштабного взгляда на социальные, этнические, экономические и климатические процессы. Существующие попытки осмыслить цивилизацию с «высоты полёта орла», начиная с Н.Гумилёва и А. Тойнби, и заканчивая Ф. Броделем и И. Валлерстайном, при всей своей энциклопедической содержательности и аналитической полезности, рассмотренные через призму Сверхчеловека и космической экспансии, обладают рядом недостатков, что сильно ограничивает возможность их применимости. К таким недостаткам можно отнести

а) Узкий фокус анализа. Этническая, экономическая, государственная стороны цивилизации – важные аналитические перспективы, но выведение той или иной в центр исследования всё ещё неудовлетворительно описывает цивилизационную траекторию. Представление цивилизации, как потока материальных ценностей и изменения правил их производства и распределения (aka «экономические формации») подобно описыванию человека по его банковской выписке: откуда получил и на что потратил. «…’единицей анализа’ социальной реальности … является ‘историческая система’, существование и границы которой в долгосрочном плане определяются разделением труда в ней» (И. Валлерстайн, Анализ мировых систем.)

б) Инструментальное несоответствие. Попытки осмысления горизонтальных связей между цивилизациями или «мир-системами» даже в ограниченных тематических перспективах, показывают плохое соответствие когнитивных инструментов, которыми совершается анализ, сложности вопроса. Обнаружение корреляций и сведение многих таких перспектив в сколь-нибудь непротиворечивую единую модель на таком этапе вызывает ещё бо́льшие сложности. Необходимость закрытия логических дыр в обосновании причинности или форсирования таксономической унификации приводит к введению в дискурс сомнительных конструкций типа «космических хлыстов» Гумилёва или «протокапитализма» Валлерстайна. Проблема, однако, лежит глубже, чем просто нахождению  неких альтернативных и «более адекватных» терминов. Видна необходимость пересмотра философского и методологического базиса. Ибо, например, для подобного масштаба размышлений безоглядное использование такого безобидного, казалось бы, глагола, как «быть», «являться», чревато религиозными спорами, ригидными конструкциями и большим количеством безсистемных логических заплаток. Более ёмкие и компактные, и менее противоречивые инструменты должны строится на другом (и здесь будет уместно сказать– более адекватном задаче) понимании идентификации, тождественности и прочих фундаментальных категорий.

5.

Сверхчеловеческая способность к управлению рациональностью, к параметризации мировоззренческого контура должна стать следствием выхода в надрациональное, и получении опоры в этом пространстве, то есть – построение контура, способного справиться с возмущениями, опрокидывающими частную рассудочную форму.

Экономика занимается выработкой и перекачкой физиологических жидкостей цивилизации: ресурсов, денег, человеческих впечатлений. Однако, организм, который занят сугубо фотосинтезом и пусканием соков – это растение. Животное, со своей способностью к выстраиванию сложных социальных и материальных структур стоит на организационный этаж выше. Человек вышел из привязанности к узкой видовой социальной формы, ибо ему дано изменять правила по необходимости. Мир Сверхчеловека – в управлении необходимостью.

Хаотическая сложность макроэкономики, вводящая в благоговейный трепет рядовых граждан и кормящая касту экономических экспертов, должна быть и будет упорядочена также, как упорядочено всё разнообразие физиологических процессов в теле человека: в компактные, гармоничные, связные, кибернетически ёмкие процессы и органы, выстроенные вокруг осей высшего целеполагания, какими является и скелет и ретикулумы центральной нервной системы. Главной необходимостью для этого является устремлённая сверх себя человеческая воля.

Целесообразное конструирование мировоззренческих систем – это то божественное умение, которое отныне должно перейти к [сверх]человеку. Так же, как умение складывать числа и анализировать массивы данных перешло от человека к медно-кремниевому салату по имени «электронно-вычислительная машина». Так же, как мы освобождаемся от вычислительной рутины, сбрасывая всё более усложняющиеся элементарные операции на плечи автоматических устройств, Верхние ждут нашей готовности, чтобы вручать всё более сложные инструменты, которые до этих пор были доступны только им.

Можно успокоить граждан, опасающихся появления способного «искусственного интеллекта»: оно обязательно произойдёт. Но к тому времени человек должен получить в руки молнию намерения, по сравнению с которой что искусственный, что естественный интеллект – не более, чем тлеющие угли. Фантазм порабощения роботами планеты реален лишь в том случае, если человек останется в границах интеллекта – и в этом случае такой сценарий реален. Но вряд ли в таком виде, как рисуют постапокалиптический мир талантливые сценаристы доходных кинолент, где красноглазые блестящие киборги отстреливают лазерами чумазых человекообразных. Скорее, это будет автоматический мир, где человек будет представлять собой элемент генерации регистрируемого кремниевыми сенсорами возмущения, которое следует эффективно погасить. Причём выполняться это будет настолько качественно, что для цивилизации наступит тёмная эра сверхустойчивого чувственного счастья, когда человек войдёт в равновесие с автоматизированным биоценозом на правах царя биомассы. Это могло бы стать эрой бесконечного человека, если бы хромосомы Сверхчеловека в наших кариотипах не ждали своего часа.