Пару дней назад случилось посетить в Москве лекцию Сергея Борисовича Чернышёва. Часть первая из курса «Летние собеседования ТЕХНОЭКОНОМИКА-2023» была озаглавлена «Разговор о смысле». Кто такой Чернышёв лучше почитать отдельно, начиная, например, отсюда, и быстро выйдя на связку «Сергей Чернышёв — Глеб Павловский». В общем, московский интеллектуальный бомонд, одно время бывший и бомондом политическим.
СБЧ часто и явно позиционирует себя, как [социо]инженера, что вполне оправдано, учитывая направления его деятельности. Стиль изложения основной массы его публикациях, однако, я бы инженерным не назвал. Хороший, исчезающий ныне богатый русский язык, эрудированность и несомненный литературный талант лучше всего реализованы в широкой политической философии и злободневной публицистике; а более строгие работы вроде «Госсобственности…», как мне показалось, скорее редки, как минимум в вышеприведённом списке. Некоторые вещи — блистательны. Эпистолярный манифест «К возобновлению русского», рождённый в 1996 в переписке СБ Чернышёва с ГО Павловским — монументальная и эпохальная в своём роде вещь. Авторы даже пренебрегли допиливанием своего диалога в обращённый к читателю призыв, и предлагают ему подсмотреть в щель текста на учреждение Русского института, как на проходящий поезд, с вариантом запрыгнуть уже на ходу.
В любом случае, тема встречи — «Разговор о смысле» — обычно сложновата для инженеров, и скорее привлекает философов, как и философский стиль мышления и беседы. Так и получилось. Мне, впрочем, как подобным же образом самоопределяющемуся инженеру, бросать дротики философской мысли в направлении «смысла» и «истины» давно наскучило, так как при всём моём интересе к этому стратосферному слою абстракций, я даже не особо могу наблюдать за расходящимися от этого бросания кругами, так как размолотил эту мишень в онтологическую щепу разными калибрами управляемой эпистемологии — которая, как раз, является инженерной дисциплиной. Но Сергей Борисович щедро назвал эту встречу не «лекцией», а «собеседованием» — с толстым намёком на «со-» в этом «беседовании». Чем я решил коварно воспользоваться.
Надо заметить, что у СБЧ есть заметная черта: он часто применяет в «собеседованиях» самоуничижительные пассажи вида «всю эту чушь, которую вы тут от меня слушаете», «люди, по недоразумению решивших, что услышат здесь что-то умное» или «если решите, что на сцене должен быть кто-то поумнее, я готов сесть на галёрке». В общем, милые риторические приёмы, только в несколько большей дозе, чем предполагает подслащённость такого рода публичного жанра. Как стало понятно позже в результате моих бесчеловечных экспериментов над присутствующими, риторическое самоуничижение, котором СБЧ нередко пытается расслабить слушателей — скорее именно особый сценический приём. Попытки зайти на его территорию встречали мягкое, а то и не вполне мягкое сопротивление, если не контратаку.
Раскрывая настрой «собеседования», Сергей Борисович в самом его начале предложил перебивать его вопросами по ходу дела, как только кому вздумается, чтобы монолог не застаивался сам в себе. Я, конечно, никуда не потерял чувство такта, но был в достаточно бодром-дерзком настроении, чтобы пошалить в прозрачной для меня теме, да ещё по приглашению. «Ответственность ответственным». Окружающие всё не спешили и не спешили этим приглашением пользоваться, постепенно выпадая из монотонности «разговора о смысле» в свои смартфоны, потому я почувствовал просто обязанность шагнуть на амбразуру первым.
Я не задремал и старался восстанавливать и удерживать в голове модель, которую СБЧ предлагал через текст. Он старался быть понятным, при всей витиеватости и обилии фланговых манёвров, и это было не особенно трудно. Впрочем, от этого ума больше горя. Обычный, архитектурный дефект философского дискурса и видовая болезнь философов в том, что они легко теряют управление семантиками, особенно оперируя высокогенерализованными терминами, такими как «смысл». Используя одно и то же слово в разных, незамечаемо или намеренно смещённых контекстах, можно получить годную аллегорическую поэзию или забавные каламбуры («Штирлиц закрыл форточку и дуло исчезло»), но для дискурса с претензией на инженерность неуправляемые омнонимы и метонимы — существенная проблема. В первом своём вопросе, насколько можно деликатно своим врождённо-нахальным голосом, я попытался обратить внимание на такое множество использованных смыслов «смысла» и, выделив из них одно, более практичное (к практичности СБЧ, опять же, призывал), уточнить место «смысла» в такой важной для темы практики, как «Россия».
Возможно, следовало бы заочно извиниться перед выступающим, но все три вопроса, которые я задавал, были провокациями. Не пустыми, но с целью спровоцировать выход куда-то к границе наличного дискурса и из траншеи мышления. Я не первый раз общаюсь с мэтрами, чтобы представлять, насколько чувствительны к своему статусу и границам они могут быть, поэтому деликатности мало не бывает, как редко бывает и достаточно — у меня. Да, есть на таких открытых собраниях типаж посетителя — тусовщика; фрика по большому счёту, который приходит затроллить выступающего, или громко-настойчиво протолкнуть свою idée fixe, или просто, поднявшись в партере, посиять отражённым от некой лучезарной знаменитости светом. Да, можно для кого-то навсегда попасть в эту категорию. Но не всем же быть благодарными до слёз почитателями таланта, хранительницами трудов и мудрости, женского пола в возрасте от 30-35. Надо же кому-то и трубу шатать, невзирая. Un enfant terrible, a challenger.
* * *
Я задал аж три вопроса, последний был выслушан уже с некоторым раздражением, что для меня стало одним из ожиданных результатов. Не скажу, что ответы были плохими или бессодержательными — они были в своих рамках, в траншее. Для меня, существующего вне этих рамок, там было мало интеллектуальной дельты, знаниевого приращения. Увы.
СБЧ в начале лекции пообещал книгу «за лучший вопрос, наибольшую помощь или вред собеседованию» (примерно так), и так как кроме меня ещё три человека задали по вопросу, был выбор. Книга стихов ушла девушке с красными волосами за её «лаконичный и важный» вопрос «Какова связь между смыслом и истиной?». Этот, несомненно лучший тематический эвфемизм для вопроса «каковы ваши творческие планы?», доставил мне острые кринжовые боли, но когда я уже решил, что успешно завоевал роль лучшей сволочи в зале, как под занавес выступил товарищ с катастрофически многословным требованием «что делать» без всякого знака вопроса. Его хором останавливали половина аудитории, оратор и организатор с зашкалившим таймером времени аренды зала.
* * *
Как-то критиковать или обсуждать собственно содержание «собеседования» вряд ли имеет смысл, пардон за каламбур. Не потому что они бесполезные или что-то ещё в этом духе. Весьма доброкачественные интенции; литературный русский, которому ещё поучиться; философская высота и глубина; проницательность в своём спектре — таких людей и эпизодов в любом случае не бывает много. Как говорили, даже в Москве такое публичное мышление нынче редкость.
Но при всём уважении к человеку и его идеям, монументальности, на которой СБЧ настаивал («о ценности идей мы можем узнать только через 100 лет») просто не достаточно. Музея — не достаточно. Развалин Парфенона — не достаточно. Диплодоков и тиранозавров — не достаточно. Фолианта Фукидида (или Коуза) — не достаточно. Нового Канона, как и заново отштукатуренного Парфенона — не достаточно. Вообще, в этом нашем мире, объектов — любых — не достаточно. Особенно их недостаточно, когда их настолько много, что можно потерять рассудок, разбираясь с их количеством и разнообразием. Нужны протоколы: быстрые, зубастые, адаптивные, разгрызающие любые отлитые в гранит объекты, как млекопитающие в эпоху глобального похолодания, как кино в эпоху театра, как ЧВК «Вагнер» в эпоху СВО.
Как бы ни критиковали Павловский с Чернышёвым объекты политического или экономического мира, они остаются и останутся частью единого с предметом критики протокола — порядка различения и действия — двигаются в оном, не замечая его, как большие рыбы, сетующие на соседей по течению, взмахивая плавниками.
Можно ли поведать о таком замечательном факте архангелам высшего имперского света, академическим падишахам и архиепископам канона? Конечно нет. «Вагнерам», чтобы достучаться до Императора, нужно было неиллюзорно поставить целую страну (а то и шире) на лезвие, и то, будут ли из этого сделаны какие-то выводы, кроме репрессивных, не ясно. Так там всё серьёзно, война и танки. А тут какие-то «смыслы».
Заоблачные башни из академической кости с горгульями авторитетов, имеющих по 300 статей на тему «Инобытийствование сущего как эманация имманентного». Штурмовать их, с запершимися там мыслителями можно, но занятие это муторное. Взятие цитадели, с последующим вскрытием сундука, зайца, утки и яйца, обнаруживает там не стальную иглу, а человека, закрывшего глаза и уши, ломать которого насмерть не позволяет человеколюбие.
«Не рассказывайте мне про какую-то там мифическую ‘букву А’, нужную для непонятно чего. Это у вас всего лишь три пересекающиеся линии — абсолютно понятные, изученные, канонизированные. Углы замерены, цвет стандартный. Займитесь лучше прилежным черчением.»