Километрах в 15 от трассы М1 Брест-Москва, в Руднянском районе Смоленской области, на самой границе с Беларусью, есть местечко Любавичи, почитаемое хасидским обществом как святое, или по меньшей мере, памятное. Здесь в 18-19 веке зарождалось то, что называется Хабад — одно из ортодоксальных течений в иудаизме. Некоторые говорят о Хабад, как о еврейском фашизме.

Находясь с оказией в тех местах, решил посетить данное место. Фотографировал на телефон, потому качество снимков оставляет желать лучшего, а несколько фото просто пришлось изключить из показа. Они подразумеваются.

Распространяться об исторических фактах особо не буду, ибо копипейст во времена Яндекса — моветон. Вот тут можно найти елейные истории о еврейской любавичской жизни, героизме в борьбе с местными разбойниками и о любви отца-основателя ребе Мейра к евреям и прочим божьим тварям.

По обстоятельствам путешествования, прибыл я в Любавичи ближе к вечеру, уже в сомнениях относительно того, смогу ли уже посетить молельный дом-музей. Поворот в деревню украшен знаком, не оставляющим сомнений.

Остановившись у высокого деревянного забора, нашёл замок на калитке, рядом плакат со злой собачьей мордой «Beware the dogs!» и надписями на другом совсем нерусском языке. Крайний вариант забраться в усадьбу через забор показался малопривлекательным.

По дороге двигался усталый Человек С Велосипедом. Когда он поравнялся с моей машиной, я обратился:

— Как в усадьбу можно попасть, посмотреть? Есть какой смотритель?

ЧСВ дыхнул какой-то этаноловой свежестью и бодро ответил:

— Да, есть тут, живёт. Дашь на бутылку, отведу.

Я не успел проявить на это никакой реакции, как он похлопал меня по плечу и засмеялся:

— Ха ха! Шутка. Я ж не пью.

Я хотел сказать, что это понятно уже метра за полтора, но сдержался.

— Правда, не знаю, как ты его уговоришь сейчас. Уже поздно. И вообще. Может, за деньги…

В голове возник вопрос, чем я объясню хасиду-смотрителю, если он хасид, своё желание посмотреть дом ребе. И хватит ли на объяснение денег. Мы двинулись, пешком.

— А смотритель — он как, верующий, из евреев?

— Ога, еврей, как и я! Ха ха!

Это облегчало задачу.

— А ты зачем приехал? По вере или так, из интереса? — поинтересовался ЧСВ и заглянул мне в лицо.

— Турыст — честно ответил я, одарив его истинно-арийской ухмылкой.

Пройдя по улочкам, подошли к дому смотрителя. В глубине двора на крытом крыльце кто-то производил движение.

— Толик, тут человек проиехал, хочет музей посмотреть!

Толик, не прерывая движений, отвечал:

— Закрыто. Чего я пойду? Мне што? Поздно! Куда?

Добрый Человек С Велосипедом боролся за меня:

— Ну издалека приехал! Может, за деньги?

Я чего-то одобрительно буркнул из-за забора. Движение не прекратилось, но приобрело благоприятное направление:

— Да мне это надо? Посетители эти. Ща побреюсь. Обожди.

Анатолий был совершенно суровым и недовольным совершенно русским мужыком лет 45. Мы вышли огородами и двинулись за пределы деревни, смотреть кладбище. Он постоянно недовольно бурчал.

— Я собак кормил пол-года за свои. А он приехал! Что он мне дал! Да мне это надо? Я ещё буду этим заниматься?

Я начал задавать вопросы и выяснил, что Анатолий присматривает за часовней на старом кладбище и домом ребе, кормит охранных собак в усадьбе, принимает делегации.

— А что за контора это всё организовала? Как называется?
— Никак не называется. Евреи. Мой шеф в Киеве и Израиле. Ездит туда-сюда, у него в Киеве школа. Раньше платил нормально, а недавно приехал, дал только 5 тысяч (RUR), возместил то, за что я собак кормил пол-года. И всё, говорит, делай что хочешь. Будут делегации — бери деньги. Не будут — не бери. Сам платить не собирается. Хочешь — присматривай, хочешь — нет. Если найду в Рудне работу какую охранником, я эти ключи об землю лясну и гори оно огнём.
— А что ж денег не даёт? Всё-таки святое место для них.
— Да, говорит, денег нет.
— У евреев-то?
— А шут их знает. Не хотят содержать больше.
— А есть здесь сейчас евреи?
— Да какие тут евреи? Всех в войну постреляли. До войны много было. Вона, кладбище в 2 гектара.
— Два гектара??

Мы пересекли поле и подошли к заросшей вот такими кустами местности.

 

— Лет десять назад пытались воcстановить кладбище, я сам руководил вырубкой, тут лес стоял. Потом опять всё заросло.

Мы прошли по дороге и в глубине зарослей я увидел часовню.

— А часто люди в чёрном с пейсами приезжают?
— Часто? Да постоянно! Приезжают, молятся по своему. Думаешь мне приятно тут болтаться? Это с тобой пол-часа, а с ними минимум часов 5-6, сопровождай повсеместно, бегай вокруг. Потом помолятся, поедят, намусорят везде, позасирают, убирай за ними.

Он открыл часовню. Помещение было заставлено всякой утварью, книгами, бумагами.

Внутри так же находились два могильных камня. Часовня была выстроена вокруг них. Пространство за могилой Любавичского ребе засыпано рваной бумагой, иcписаной на разных языках: иврите, английском, французском, русском… В записках были разные просьбы типа «Дорогой Цадик! Пусть Сарочка удачно выйдет замуж, а Йося выздоровеет.»

Были обозначены ещё какие-то могилы. Что это значило, осталось для меня скрытым.

Мы выбрались из часовни и полшли обратно, к усадьбе ребе. Анатолий всё бурчал.
— Что, так достали евреи?
— Не достали! Меня достанешь! Пофиг мне они.
— Ну как, власть-то имеют.
— Да какая они мне власть!
— А русские националисты не объявлялись? Могли б и спалить такое дело по тиху, или ещё чего устроить.
— Не, пока не было, только еврейские…

Подошли к усадьбе, пролезли в калитку. Собаки оказались уже запертыми. Охрана была снята, как оказалось.

Вошли в дом. Со стен входящих приветстовал мудрый взор Менахема-Мендла Шнеерсона (ребе номер 7) и во такие трансцедентальные художества, надо полагать, с ликами предыдущих цадиков.

Внутри оказалось несколько подсобных помещений, печь и большая комната с двумя длинными столами, полукруглой конструкцией-сценой Lubavichi around the world, панно с картой Lubavich 1898 и шеренгой книг под ней.

Я полистал недоступную хасидскую мудрость. Книги, похоже, дорогие. Хорошая бумага, издания, обложки.

На решётчатом окне стоял 7ой Ребе.

На другом подоконнике — сага в цветах революционного агитпропа об этапах тяжёлой борьбы жителей Любавич за мировое господство.

В углу — шкаф с телевизором, а в месте, где в других домах стоят иконы, изображение некое хасидского заседания, где во главе стола грустит председательствующий ребе.

Надо полагать, изображён именно этот стол:

За этим столом они молятся, как сообщил Анатолий.

Книги разбросаны (или разложены) везде. Что за они, соответственно, неясно.

И, собственно, сцена для каких-то выступлений, на которой мне привиделись ораторы в пейсах с пламенными речами.

К тому времени Анатолий уже как-то подобрел ко мне, посетовал на демократов, рассказал об убитых в войну 500 евреях и ещё паре сотен комиссаров и сочувствующих.

Напоследок я дал брошенному смотрителю денег за труды и он пожелал мне счастливой дороги.