К моей фланкировке перед «необходимостью нового Канона», на чём настаивал в своей лекции С.Б. Чернышёв, стоит предложить какой-то содержательный тезис. Продолжение к многим размышлениям подогревает ещё и недавний текст Алексея Чадаева о судьбе русской национальной идеи, печальной, как бурлацкие песни. В обоих выступлениях, хоть они очень разные, есть рифма. Скажу сразу, я уже лет 7-8 как вышел из возраста, когда хочется изобрести национальную идею и двинуть её в массы. Но энтузиазм в некотором роде приветствую — и об этом сейчас речь.
Национальная идея как объект
Чадаев: «абсолютно непонятно, каким образом успокоить трудящихся и родить национальную идею, которая всех бы вдохновила и все радостно пошли побеждать.»
Чернышёв (не дословно, но как я услышал): «… Последним был советский канон. Какой-никакой, но полноценный канон, который заменил предыдущие. С распадом СССР он был уничтожен, на смену не предложено ничего. Пока не будет создан новый Канон, будем прозябать без Смысла, которому канон нужен в качестве тела существования.»
«Национальная идея» и «Смысл» в этих высказываниях почти синонимы, близнецы-братья. Причём, в дискурсе о национальной идее есть скользкая метонимия: говорят «национальная идея», а подразумевают «изложение/представление национальной идеи в медийной форме». У Чернышёва в этом смысле есть различение «Смысл — Канон», что дело несколько облегчает. Но, не намного — дискурс быстро схлопывается вокруг иных неразличений, а они важны.
Эти различения — эпистемического плана. Дифференцируем как минимум два состояния: некая «идея», существующая как ментальный конструкт в умах носителей и есть некая её седиментация в переносимые тексты и образы. Между ментальным конструктом и фиксацией в текст лежит пропасть, на которую привыкли не обращать внимания. Пропасть творческой работы и пропасть эпистемическая: это очень разные знаниевые состояния — что мы думаем, и что мы видим на бумаге.
В чём тут первая загвоздка? Мир до самого последнего [пост]времени — мир объектный. Людей интересуют объекты и всё вокруг объектов: женщины, рабы, земля, золото, бог, канон. Объектное мышление — безальтернативная когнитивная платформа, и потому, чтобы с чем-то иметь дела, мы должны превратить это в объект. Национальная идея — тоже мыслится как объект. Поэтому у него, как у всякого объекта, должны быть границы, локализованность, владелец, носители, стоимость, ТТХ и пр. Некоторые характеристики особенно критичны. Как только мы не можем нормально локализовать то, о чём мыслим, начинаются жуткие эпистемические/теоретические проблемы, ну или поэтическая/женская [не]логика. Вспомним историю с мерзким электроном, довёдшего объектную физику до монстроидального «корпускулярно-волнового дуализма» или «институты» из [экономических] институционалистских штудий, где ведётся антиредукционистская борьба («naturalistic fallacy»), и всё больше про язык («the is-ought problem») и рациональность («bounded rationality»), чем про понятные объектные экономические надои и привесы, которым оные как бы призваны служить.
Национальная идея или Смысл для объектного мышления также требует чёткой формы — канонизации. Процесс канонизации Чадаев описывает так: «Есть начальник (он же заказчик). Он зовёт (можно в офис, а можно даже и в Кремль) некоего голоштанного интеллигента и говорит ему: «вот тебе гонорар, а вот тебе заказ: надо ээ какими-то умными словами объяснить, почему мы самые крутые и молодцы, а остальные все вокруг гады и придурки». И интеллигент, вздыхая, берет какие-то пыльные книжки с полки, выковыривает оттуда умные слова, ваяет некий продукт, несет заказчику. Заказчик пальцем водит, говорит «фигня какая-то» и процесс повторяется по-новой.» Эпистемическая пропасть между идеей и её изложением, вид в бюрократическо-административный профиль. И, насколько я могу видеть, все предполагают, что эта пропасть принципиально преодолеваема. Нужно найти нормального одухотворённого голоштанного, а не просиживателя гос.штанов из этих ваших ИФРАН, нормального чиновника между Башен, подружить их с Симонян и/или военкорами, и дело пойдёт. Как представляет себе исправление имён с возникновением Нового Канона упомянутый Сергей Борисович, мне не ясно. Больше определённости по поводу, например, Александра Гельевича, но перед глазами сразу возникают лавкрафтовские миры, инкрустированные хохломой, и лёгкий холодок в груди.
Но, не работает. И не сработает. Чадаев задаётся резонным вопросом: «И здесь важно правильно поставить диагноз: почему не получается.»
Национальная идея как Дао
Чернышёв на «собеседовании» для своих целей вспомнил эпизод из ефремовской «Туманности Андромеды», где экипажу звездолёта, пересекающего Вселенную, встретилось опасное и невидимое препятствие, которое они смогли разглядеть, только переключив экраны в инфракрасный режим: «Да, это железная звезда, – медленно сказал [Эрг Ноор], – ужас астролетчиков!» Мой раздражающе-третий вопрос Чернышёву был как раз про это: возможно, Смысл и есть та самая «железная звезда», для обнаружения которой требуется переключение визоров в некий «инфракрасный режим» философии? Или не философии, и даже не постфилософии — «стиль ироничный, парадоксальный, несколько идиотский» (с) АГД тоже не спасает.
Однако, «давайте посмотрим под другим углом» — это хорошее [невыполненное] упражнение, но всё ещё разминочное. Дальше было сложнее: как насчёт посмотреть на Смысл и «национальную идею», как на Дао, высказанность которого, как известно, немедленно лишает этот Смысл, пардон, истинности? Старик Лао Цзы считал настолько важным указать на творческую пропасть между национальной идеей и её выражением, что сделал это во первых строках своего великого письма: «тао к`о тао фей чжан тао, мин к`о мин фей чжан мин» — и никак иначе. Вкуривание восточной мудрости в полную затяжку, как водится с Востоком, нередко лишает человека желание и необходимости что-то делать: пропасть непреодолима, истина недостижима, и только суетливые профаны пытаются выдать за неё свои брошюры «Русская национальная идея».
В самом деле, нужно быть очень эпистемически-наивным человеком, чтобы решить, что нужно найти идею, и дело сделано. Потом креативщики оформят истинными словами — и в массы. Эта знаниевая пропасть завалена костьми всадников и трупами больших бюджетов, решивших её перепрыгнуть. Так что ж, сидеть и молчать? Ожидая, как по реке проплывёт труп врага — самого непросветлённого себя? Так профанические враги это тело съедят раньше, чем оно созреет до заплыва.
Национальная идея как протокол
Перед богатырём-искателем смысла национальной идеи я таким образом ставлю камень с такой надписью:
1. Не будешь различать смысл, как ментальный конструкт, и его выражение — пропадёшь
2. Будешь искать национальную идею в видимом [национально-политико-экономическом] диапазоне — тоже пропадёшь
3. Пойдёшь в сторону поиска смысла, как объективированного Канона — ещё раз пропадёшь
4. Назад пути нет
Ситуация безвыходная, болото со всех сторон. «Ужас астролётчиков» ждёт своего часа, так как мы подозреваем, что видим не всё. Спасёт только пропеллер.
«Децентрализация» — популярное в некоторых контекстах понятие и практика, появилось от хорошей жизни. Жизнь была настолько хороша, что расплодилась в великое разнообразное множество всего. Это разнообразие стало категорически неуправляемо централизованными средствами. Или очень дорого управляемо. Или управляемо, только если разнообразие основательно урезать по-живому.
В такой сфере, как ИТ и, в частности, в Web3 (во младенчестве «сфера криптовалют»), эксперименты с децентрализацией наиболее активны и плодотворны. Всем, кто сейчас морщится и думает «знаем этих криптомошенников, к ногтю всех», сообщу, что а) «криптомошенников» к ногтю капиталисты прищемят и без вас и б) «Авиация – игрушка, не имеющая военного значения», — маршал Франции Фердинанд Фош, где-то перед Первой Мировой. Но я всё же о другом.
В разнообразном мире мы наконец в полную силу ощущаем, что целостность объектов, которую мы привыкли воспринимать и на что полагаться фундаментальным образом, распадается. Сначала мы говорим про «распределённые объекты», «распределённые и децентрализованные системы», потом мы вообще не можем уловить никакой внятной локальности и просто носимся с термином, за которым или над которым не стоит и не может никакого [объектного] содержания. Пустой знак. Вроде «национальной идеи». Постмодернисты, вроде Дерриды, тему просекли ещё 50 лет назад, устроив «деконструкцию». Но они совершенно не инженеры, их убивать не собирались, потому что с их «деконструкции» взять, кроме анализов без всякого синтеза.
Однако, мы можем ощущать некоторую смутную необходимость, некие облачные границы, некую резонирующую проявленность в разных контекстах, для чего по неким загадочным причинам кажется уместным использовать термины «Смысл» с монументальной буквы «С» и «национальная идея». Эти контексты и необходимость — где-то вокруг желания жить самим и ушатать врага, вокруг понимания «почему мы самые крутые и молодцы, а остальные все вокруг гады и придурки» и чтоб «вдохновила и все радостно пошли побеждать.»
Я не просто так втащил в изложение криптонепонятное «Web3». Это сфера, где уже устоялись практика и понимание, произошёл в массе переход от древле-объектного «давайте построим системы и сервисы» к «создаём протокол». Это парадигмальный сдвиг в организации и мышления, и деятельности, и удельной стоимости социально-техического эффекта.
Национальная идея как протокол — это любые дискурсы, которые «вдохновляют и все радостно идут побеждать.» Протокол — это организованный набор опознаваемых ситуаций и нормативных рамок реакций на них. Протокол всегда социальное состояние, консенсус относительно созависимого поведения. Потому любой «канон», любой объект, удовлетворяющий «протоколу национальной идеи» — годный. Всех почитателей единого-неделимого-утверждённого-поднятого на флаг ждёт либо разочарование, либо бесконечная война с альтернативами — причём чаще всего, альтернативными вариациями не столько противорчащими, сколько доспециализирующими канон под какую-то частную ситуацию — а таких ситуаций, как мы выяснили, тьма. Но Канон невыносимо, преступно размывающими. Единый неделимый Талмуд не вместит уже всех комментариев всех уважаемых ребе, а уж неуважаемых, но деятельных шлемазлов — тем более. Потому, давайте его охранять.
Другой вариант — когда вместо монолита, каменной статуи, шагающей вдаль, мы имеем облако, распадающееся или сжимающееся в грозовую тучу, но движущееся по ветру судеб в одном направлении. Как только дао такой распределённой нацидеи попытаются уложить в забюджетированный канон, оно выпадет в осадок и умрёт. Точнее, осадок выпадет, а дао останется. Мы эти попытки и наблюдаем.
Как с таким облачным смыслом работать, кому бюджеты под «облачную национальную идею» давать, какой главк отвечает, где подпись-печать ставить? Как можно философствовать о том, о чём можно только молчать? Как строить результативные практики в распределённых социальных средах с высоким разнообразием состояний и неустранимым конфликтом?
Му, и продолжаем.