Архив рубрики: Северная философия

Блокчейн и меритократия

Несколько лет назад, когда институт государства, как агент изменения мира, меня интересовал много больше, чем сейчас, у меня было некоторое увлечение или предрасположенность считать «меритократию» некой прогрессивной формой социального устройства. Сейчас в ленте Alex Krol идёт живая трансляция оптимизма на эту тему. Планета Меритократия, которая у него находится в сложном квартиле с Демократией, и в перманентной оппозиции с нашим дарагим Мордором, вошла в взаимоусиливающий секстиль с крупным астероидом Блокчейн. Этот союз Алексея вдохновляет, как минимум на всякие визионерские тексты, а так как он человек талантливый не только в слове, но и в деятельности, некие практические результаты этого парада планет могут быть и быть весьма интересными.

Но мои симпатии к меритократии за последние годы не то чтобы рассеялись, а превратились в аналог симпатий к парусным судам или боевому искусству У-шу: славная история и прекрасный миф, в современном и будущем мире являющийся скорее общеукрепляющим упражнением и эстетическим досугом. А не конкурентоспособным оружием. Не хотелось бы прерывать полёт Алексея на полпути, ибо очень интересна баллистическая траектория его идей, будущее место падения и обломки; но относительно меритократии выскажусь сейчас, а то забуду.

У меритократии (как схемы власти) масса симпатизантов, как в сейчас, так и в истории. Одного Сергея Ервандовича нашего Кургиняна упомянуть — уже дрожь берёт. Надо заметить, что злобный Мордор в деле экспериментов с меритократическим устройством продвинулся очень изрядно: СССР в постреволюционной романтической фазе был в значительной мере государством меритократическим, где социальные лифты работали очень здорово, со своими, конечно, особенностями. История вырождения советской социалистической меритократии — очень полезный урок, но для окололиберальной и бизнес-западной публик, которые СССР изучают через щёлку сказок про эльфов, орков и про прочие архипелаги ГУЛАГи, этот опыт неизвестен. Потому, они его повторят, с тем же результатом, но на другом ландшафте, и это добавит к разнообразию важного опыта.

Систематичный разбор меритократии, как формы социальных отношений, в деталях — это докторская диссертация. Не буду тут косить под доктора политологии, ибо утомительно сие есть. Прицеплюсь к отдельным моментам. На блокчейн небезосновательно смотрят, как на game changer — технологию, которая может радикально изменить финансы, а затем, паровозом, или параллельно, экономику, отношения в обществе, государство и т.д., вплоть до криптографически надёжного способа зачатия детей через распределённый регистр. В вопрос с меритократией блокчейн allegedly приносит то, что ей не хватало: механизм бездоверительного (trustless) консенсуса, криптографическую гарантию неизменности/верифицируемости базы данных, исполнения умных контрактов и прочие вкусности. Часть из них пока не реализована [с нужным качеством], и пока даже не ясно, можно ли их толком реализовать, но будем верить в инженеров, решат как-нибудь и когда-нибудь. Оптимизм Алексея по поводу плодов этого скрещивания забавен тем, что он хорошо атакуется его же методами или его же цитатами, взятыми на год раньше: вера технаря в то, что технология (социальная ли, информационная ли) решает всё. Мой тезис здесь состоит в том, что добавление блокчейна в меритократию, хоть и полезное, прогрессивное изобретение, но такая же припарка, как добавление в меритократию 5-ти конфуцианских добродетелей, ленинской электрификации с социализмом, киберпространства Джон Перри Барлоу или CRISP/Cas9-евгеники (имярек pending, Аненербе не вспоминаем). То бишь, удлинняет траекторию полёта, массу полезного груза и количество обломков после падения.

Меритократию, так же как коммунизм, «свободное общество» и прочие конструкции из ряда их аппологеты видят, как средство достижения «социальной справедливости», имея ввиду, конечно, очень разные справедливости — особенно, когда дело доходит до практики их идей. Но это так, метрика для ретроградов и дилетантов. Более продвинутые измеряют не «справедливость», а «эффективность» или «успешность» обществ. Например, количество Lebensraum на душу истинно-арийского населения или выплавляемого чугуна по соотношению с 1913 годом. Всё это прекраснодушное изобретательство с одной стороны цивилизационно полезно, ибо, например, марксизм-ленинизм-сталинизм, применённый в известном время-месте, дал фантастические результаты вида «от сохи в космос», а с другой, при расширении время-места за пределы деятельности некоторой группы лиц, по усреднённому КПД равноэффективно своим альтернативам из других пространственно-временных локусов. Видимо, вопрос не в «-кратиях», «-измах» или их технологическом обеспечении, а в чём-то ином.

Пока технооптимисты собираются строить криптографически стойкую меритократию в своём силиконовом калифорнийском Эдеме, укоряя других за позорную бездеятельность, китайцы уже внедряет супермеритократическую систему без всякого блокчейна, на голом тоталитарно-коммунистическом энтузиазме, под названием «система социального доверия». Обещают запустить на полутора миллиардах живых китайцев в 2020-ом. Эта новая великая китайская хрень, это вам не койны из розетки выковыривать. Когда она упадёт, весь шарик подпрыгнет. Причём, это уже будет какая-то по счёту версия, начиная с прогрессивной системы «баоцзя», которую в 400 году до н.э. пусканул великий китайский реформатор Шан Ян. Тоже без блокчейна и паровой машины.

Есть ещё один момент, невидимый для людей без третьего глаза. Меритократия, как демократия и другие известные -кратии, как когнитивные конструкты, и в концептуализации, в практической реализации, опираются на энактивные/деятельные схемы людей, погружённых в те общества той численно и той сложности, которые имели место ДО настоящего времени. ДО того прекрасного момента, когда Фейсбук, Боинг-747 и РСД-10 «Сатана» объединили шесть миллиардов в одном тесном прозрачном загоне. Те схемы, которые мы имеем в своих головах сейчас, ещё мало избавлены от животных паттернов восприятия и поведения, тогда как среда требует сверхчеловеческого. Попытки с помочью затейливых рекомбинаций выложить из известных нам в течении тысячелетий букв «О», «Ж», «П», «А» и «БЛОКЧЕЙН» слово «СЧАСТЬЕ И ЭФФЕКТИВНОСТЬ» может быть хорошо смотрятся в WP для ICO, но это всё блаженство работает до тех пор, пока ФРС выкупает гособлигации США через бельгийские оффшоры на свежезадеплоенные гигабаксы. А потом прилетит Смауг и Долина превратится в Пустошь, одну из, где вокруг могил инвесторов будут бродить тени техногиков. Мы впрыгнем в новый мир, как водится, через бадабум глобального катаклизма, которого мир ещё не видывал, и он-то и переключит мозги окончательно. Meritus никуда не денется, kratos всё также будет в числе первейших психических мотиваторов, изменится конструктивное наполнение каждого из них, с таким же отличием от нового, как анальное доминирование бабуина отличается от оперирования CNN.

Ave.

https://www.facebook.com/yehor.churilov/posts/1934680750088690

«Русский мир как цивилизационная модель» — дуэль на IMHOclub.by

Выступление в дуэли c Александром Усовским на портале IMHOсlub.by


«Русскiй Мiр» — очень невнятно пока очерченное понятие, которое используется сейчас больше в пропагандистских целях, как сторонниками, так и противниками этого чего-то. Эмоционально понятно, о чем речь, и можно начинать бить морды, но для рационально определенного представления и поведения этого недостаточно. Потому я буду пользоваться другими терминами.

Спорить по мелочам не интересно, потому ударяться в экономическую статистику «поднятия с колен» (или «окончательного распиливания государства»), а также геополитических успехов (провалов) я не буду.

Буду пользоваться другой моделью — макросоциальной и цивилизационной, что потребует некоторого теоретического введения. Читать далее

О традиционном и архаичном обществах

Общество становится «традиционным», когда установленные общественные процедуры соблюдаются без особого организационного усилия; и архаичным — когда целесообразность этих процедур не подвергается пересмотру даже под давлением изменившейся среды.

Традиционное общество не нуждается в изменениях, потому как установленные регламенты обеспечивают выживание и рост; архаичное общество не изменяется, даже когда вся совокупность процедур демонстрирует несоответствие вызовам времени.

Традиционные общества живут от кризиса к кризису, проходя через которые, приобретают новые процедуры и порядки. Архаичные общества переживают кризис с отбрасыванием части нежизнеспособной «сакральной» инфраструктуры, которую уже нет сил поддерживать, не приобретая ничего нового и «еретического» взамен.

«В каждой серьезной организации существуют целый корпус архаичных процедур, установленных для достижения давно забытых целей.» — из наблюдений Джона Гарднера, «инженера Великого Общества». («Great Society» — политический проект президента США Линдона Джонсона по переустройству страны в 60-ых)

О борьбе с коррупцией

» Все современные иерархические системы насыщены коррупционными связями и работают только благодаря этим связям. В абсолютном большинстве случаев борьба с коррупцией понижает эффективность управленческой системы.» (Переслегин и Ко, «Инженерная онтология»)

Категорически согласен с данным тезисом. Раскрою механику со своей стороны. Что происходит системно:
1. Над-система -государство, корпорация — решает свою Троичную задачу порядка N.
2. Под-системы — чиновники, менеджеры либо их стихийные/организованные группы/кланы — решают свою Троичную задачу порядка N-1.
3. В ситуации ограниченного ресурса (время, люди, деньги и пр.) эти два процесса начинают конкурировать.
Сколь-нибудь устойчивая и успешная организация строится так, чтобы это противоречие устранить, в идеале — выровнять цели личные и корпоративные (мотивация), связать одно с другим (лояльность), компенсировать затраты энергии (зарплата) и эксплуатировать стремление к росту (карьера, бонусы).
4. Две полярные ситуация дисбаланса:
а) Переэксплуатация под-системы, истощение работника корпорацией, работнику остаётся энергии не больше, чем нужно для выживания;
б) Переэксплуатация над-системы, истощение корпорации работниками, когда корпорации оставляют энергии не более, чем нужно для её выживания.
Рост и развитие исключаются соответственно.
Коррупция — констатация и процесс увода энергии из корпоративного объёма в личный более, чем это предписывается некоторой явной или неявной нормой. Последнее — конструктивистский момент. Коррупцию можно «победить» (и периодически «побеждают»), легализовав процесс неформального вывода ресурса из корпоративного объёма в личный. Вспомним знаменитое выступление Чубайса, лоббизм или систему бонусов на Уолл-Стрите.

«Борьба» с коррупцией, обычно проводимая в виде попыток закрыть утечки ресурса [вместе с их инициаторами] — это затраты энергии. В системах без устойчивой и связной административной иерархии затраты на неё высоки, эффективность низка и всё это вместе ещё более истощает над-систему (смотрим на Украину). В системах, где ресурса относительного много, а деятельности относительно мало, даже масштабные утечки не причиняет особых проблем и так или иначе легализуются (Европа, США). В системах, где ресурса мало, а административная вертикаль сильна, борьба с коррупцией имеет более высокий КПД (Беларусь).

Имея перед глазами такой энергобаланс, в купе с другими упомянутыми факторами, можно рассчитать, имеет ли смысл «борьба», и в каком виде. Для нынешней Украины, например, сейчас какой-то положительный смысл может состоять только в контринтуитивных действиях, с отказом от борьбы с коррупцией в стране с, скажем, 85% коррумпированностью власти. Глянуть только, кто собрался проводить «люстрации», и становится ясно, чем это закончится.

В целом же, для более благополучных сред, устранение утечек ресурса, как самодостаточная практика само по себе не представляется эффективной стратегией. Требуется *управление* совокупным энергобалансом и целеполаганием в супер-системе, куда нужно включить и над-систему корпорации-государства и под-системы чиновников-граждан. И задачи ставить не по «искоренению», а по удержанию утечек во внятно определённых количественных рамках. Вообще-то, так или иначе, *действительная* ситуация в корпорациях и государствах именно такой подход и реализует — он единственно (?) жизнеспособен. Только делается это нелегально, без метода и без стратегии, на чуйке. Что порождает всяческие проблемы — но и они есть [пока!] меньшее зло по сравнению с неуправляемой коррупцией или с коррупцией, управляемой «по закону». Закон, в сущности, ничего с коррупцией сделать не может.

Комментарии

1

Переслегин коррупцию так определяет:
«когда суммарное информационное сопротивление
системы становится бесконечным, то есть когда в ней затухают любые управленческие команды… система управления перестает функционировать… [это] называются коррупцией вне всякой зависимости от того, почему они образовались.» (с.198)

Очень сомнительно определять коррупцию через один из её феноменов — информационное сопротивление. Коррупционные системы могут обладать [сносной] информационной проводимостью, когда это помогает звеньям в реализации собственных целей, или не особо им противоречит. Целостный системный подход, особенно в заявленном «онтологическом» контексте, требует определений через предельные категории, а информационное сопротивление к таким отнести никак нельзя.

Когда инф.сопротивление велико — это проблема, и можно сказать, что система corrupted — повреждена. Но в социально-экономическом смысле «коррупции» информационные проблемы с ней могут быть совершенно не связаны. Это просто могут быть проблемы просто связи как таковой.

2

Nikolay Timofeev Коррупция в ряде случаев понижает сопротивление на реализацию проекта, но всегда увеличивает трансакционные издержки, то есть является «инфляционной гнилью». При этом не важно, легализована она или нет.

И по суммарным издержкам я бы не торопился обобщать. Можно представить ситуацию, когда «коррупционное» решение в обход неких адских бюрократических волокит снижает общую временную/финансовую стоимость проекта, но перераспределяет ресурс: он в крупных долях уходит управленцам высокого ранга, и не уходит бюрократам низших рангов, долями поменьше.

Ещё раз методологический тезис: количество противоречий в определении обратно пропорционально уровню абстракции используемых понятий. Используйте предельные категории — получайте целостный ситуационный охват.

К украинской присяге во время гражданской войны

Одна из драматических страниц современной украинской истории — это история украинской присяги, преломлённая через истории людей, которые нарушили её, и которые остались верны ей. В славянской культуре нарушение присяги имеет резко негативный моральный оттенок, а верность клятве — резко положительный. Немалая часть военнослужащих украинской армии перестала выполнять приказы верховного командования или перешла на сторону, которую нынешняя украинская власть рассматривает как врага. Эту ситуацию, несомненно, можно квалифицировать как нарушение украинской военной присяги. Для самих бывших военнослужащих это составляет некоторую душевную проблему, даже если они твёрдо уверены в правильности своего поступка. Для проукраинских пропагандистов здесь открывается большое пространство для агрессивного морализаторства: «нарушение присяги — это подлость и мерзость», нарушивший присягу — по всем правилам предатель. А предательство — это очень плохо. Однако дьявол кроется в контексте, который для пропагандистов любого рода всегда опасен. Читать далее

Новый дом для украинцев, который придётся строить на этих обломках

«Россия будет платить двойную, тройную цену за все эти провокации, которые она совершает против независимого суверенного государства». Похоже, господин Турчинов, современная киевская инкарнация Керенского, решил попробовать продать Крым за двойную (тройную) цену через международные суды, после того как «непотопляемый авианосец» без какого-либо сопротивления со стороны украинских властей отчалил в Россию. Надо сказать, что Российская Империя и русские как её становой хребет за Крым заплатили более чем достаточно. Как и за каждую версту от Варшавы до Сахалина, щедро удобренную русским потом и кровью. В этом судьба больших народов, чтобы расти через труд и сражения. В отличие от английской, голландской или американской экспансионистских стратегий, теллурократическая империя русских вынужденно предполагает строительство большого общего дома, а не разнесённых заморских центров откачки ресурсов в метрополию. Именно это составляет одну из главных претензий русских националистов русским же имперцам — чрезмерное внимание окраинам за счёт выкачивания ресурсов из центральных областей, что вызывает внутренние разрывы и болезни. В этом беспокойстве, несомненно, есть своя правда, и найти здоровый баланс между сохранением и развитием непросто. Однако необходимо, ибо, как верно заметил русский историк А. И. Фурсов, «трагическая ирония истории заключается в том, что вне и без империи русские вообще лишаются исторических шансов». Строительство русского континентального дома по модерновым имперским правилам было по факту успешным, но эта заслуга — совсем не те лавры, на которых можно почивать. Содержание империи — всегда опасное и дорогое занятие, и тем более это непросто в настоящее время, когда свершившаяся глобализация требует изменения представлений о территориальности, этничности и о принципах управления всем этим разнообразием, а по факту — превосхождения самого понимания империи.

Цена вопроса

Рад кто-то или зол, но русские как политически организованный народ уплатили свою цену и получили результат, в том числе и территориальный. В отношении Крыма же следует задать другой вопрос: чем заплатила за Крым Украина, чтобы иметь приоритетное право на эту территорию?

Не подлежит никакому сомнению, что украинцы внесли огромный вклад в строительство общего имперского дома. Миллионы героических солдат, тысячи доблестных офицеров и генералов, высшие чины руководства СССР, сотни тысяч блистательных инженеров, учёных, первопроходцев — вот вклад украинского народа в имперское строительство. Глубочайшие родственные связи, столетия общей судьбы — это даёт украинцам право на своё заслуженно высокое место в империи вместе с русскими, белорусами, татарами, башкирами и многими другими народами. Огромное освоенное пространство Северной Евразии — это в большей или меньшей степени их общая заслуга, и каждый мог когда-то вдохнуть её широкие пространства и по праву сказать: «Это — моя земля».

Однако потом Украина выбрала путь независимой республики в границах, которые ей в значительной части установила «кровавая имперская власть», и большие общие проекты канули в Лету. Многие личности по разные стороны этих границ скукожились в маленьких огородных националистов, и начались позорные склоки за тарифы, налоги и преференции. Украинцы многое сделали для общего дела, но что они сделали для своего «незалежного» дела? Если российский народ вёл в своё время тяжёлые войны за Крым, где Севастополь не единожды становился городом русской славы, то что сделал независимый украинский народ для того, чтобы хотя бы удержать Крым, когда он отказался участвовать в общем революционном балагане? Украинское общество треснуло в этой ситуации по внутренним этническим и мировоззренческим границам, и это показывает, что это общество ещё не оформилось в полноценную нацию. Нации строятся вокруг конструктивной идеи, вокруг вдохновляющей идеи строительства. Но сейчас среди украинцев в качестве проявления национального духа и права нации модно представлять майданы на деньги американских налогоплательщиков или массовое слепое участие в борьбе местных олигархов за власть.

Взгляд с высоты

С правом приходит ответственность. Мелкие политические предприниматели в Верховной Раде и крупные дельцы, которые спонсируют всё шоу, за 23 года независимости показали свою меру права и меру ответственности за ту территорию, которая досталась им при распиле имперского наследства, и за тех людей, которые там живут. Как результат — украинское государство в агонии, украинская экономика при смерти, МВФ требует применения электрошока.

Юго-Восток пытается эвакуироваться. У автора данного текста, имеющего как минимум четверть украинской крови, близких родственников и знакомых на Украине, нет ни эмоциональных, ни рациональных причин считать, что у украинцев нужно изъять право на самоопределение и самоуправление. Или что они неспособны нести ответственность за свою территорию и свою жизнь. Несомненно, каждый народ должен иметь свой дом, где он чувствует себя хозяином. И сейчас, в тяжёлых перипетиях геополитических судеб решается, где проходят те реальные границы — территориальные, этнические, экономические — в которых украинцы способны быть хозяевами несмотря ни на что. Отойдут ли восточные области обратно в Россию и отойдут ли остатки промышленности вперёд к транснациональным финансово-промышленным группам и их местным управляющим — это зависит не от истошных воплей «исполняющих обязанности», а от общей национальной мобилизации, трезвости и организованности.

Которых пока не наблюдается.

Евразийский Союз мог бы стать новой возможностью для наших близких народов почувствовать себя хозяевами огромных самодостаточных пространств, созидателями великого, а не забитыми в национальные углы мещанами, озабоченными очередным раундом торгов за тепло и свет. Но и Россия как флагман объединения пока недостаточно внятно очерчивает контуры большого общего проекта, который мог бы дать почувствовать каждому причастность к общему делу вне зависимости от административных границ. Проекта, несущего в себе «цивилизационный соблазн», где место и роль каждого были ясно и справедливо определены в соответствии со способностью и намерением.

Пока созревает украинская нация и государственность, пока идея жизненно необходимой всем реинтеграции постсоветского пространства обретает внятную целесообразность и скелет, пока отношения с Россией более чем непростые, для украинской нации видится важным не поддаваться сиюминутным кипящим эмоциям и сделать правильный и стратегический выбор. Один вариант — получить, как и ранее, достойное место в большом пространстве евразийского Севера, в больших общих проектах людей, которым не нужны переводчики, даже когда они говорят на своих родных языках. Другой — пребывание тактической прокладкой в манёврах заокеанского гегемона, полигон для олигархических игр или превращение в нацию чернорабочих и экономический балласт на задворках Большой Франко-Германии, а-ля Болгария или Литва.

На Украине найдётся достаточно людей, которые могут мыслить десятилетиями и веками, как другие великие украинцы, оставившие большой след в цивилизации: Юрий Кондратюк, в начале XX века рассчитавший оптимальную траекторию полёта к Луне, Игорь Сикорский, конструктор первого в мире серийного вертолёта, великий медик Николай Склифософский, сотни и тысячи других. Только с континентальной и цивилизационной высоты можно увидеть, какой размер по сравнению с этими гигантами имеют имена Бандеры и Шухевича, которых сейчас пытаются представить солью украинской земли. И только с этой высоты можно увидеть очертания и нового дома для украинцев, где они будут хозяевами.

http://www.odnako.org/blogs/noviy-dom-dlya-ukraincev-kotoriy-pridyotsya-stroit-na-etih-oblomkah-vzglyad-iz-belorussii/

О протестах и гражданской ответственности

В Гамбурге 22 декабря 2013 полицейские избили мирную акцию протеста против изъятия у германской общественной организации её здания и задержали около 120 человек.

В сентябре 2011 года Всеобщая итальянская конфедерация труда организовала общенациональную забастовку против программы сокращения государственного бюджета на €47 млрд. В ряде городов демонстрация переросла в массовые беспорядки и драки с полицией.

В марте 2011 года в Хорватии протестовали против присоединения страны к ЕС и разгула коррупции. Несколько тысяч демонстрантов, требующих отставки правительства, пытались пройти маршем по Загребу, но были остановлены полицией.

В октябре 2010 года массовые беспорядки во Франции вызвал законопроект о пенсионной реформе, предусматривающий увеличение возраста выхода на пенсию с 60 до 62 лет. В основном, протестовали студенты и школьники, а всего, по данным профсоюзов, на улицы вышли около 3 млн. человек.

В Афинах в декабре 2008 года полицейский застрелил подростка, что послужило поводом для крупномасштабных акций протеста и активных столкновений с полицией.

В 2005 году акции протеста французских студентов, школьников и преподавателей против реформы образования подавлялись резиновыми дубинками и слезоточивым газом.

В декабре 2002 года чешские фермеры, съехавшиеся в Прагу со всей страны, протестовали против дискриминации чешского сельского хозяйства со стороны Евросоюза.

Такой кричащей фактуры по событиям в Евросоюзе можно насобирать очень много, и в этом списке приведены далеко не самые громкие выступления и столкновения. Протестные выступления в Беларуси и даже не Украине на этом фоне выглядят мелковато. Причём, эта мелковатость выражается в нескольких перспективах. Как в масштабе мотива – отдельный мелкий налог в Беларуси против, например, серьёзного урезания финансирования бюджетных расходов в Италии или Испании. Так и в масштабе протеста – несколько смущённых автомобилистов на «аварийке», которых ГАИ «спасло» за считанные минуты, с десятком-другим улюлюкающих пешеходов из группы поддержки на тротуаре, против сотен тысяч французов, вышедших против легализации гомосексуальных браков или увеличения пенсионного возраста.

Народная традиция кряхтеть и сетовать на власть существует везде. В 2002 году в Берлине средних лет владелец небольшого берлинского кафе, протирая стаканы, в пустом вечернем зале жаловался мне на «это дурацкое ойро». При том, что как раз Германия от «ойро» получает больше всех и за счёт всех остальных. В Беларуси эта традиция развита, по-видимому, гораздо сильнее. А накал критики часто переходит предел, когда «критикой» позиция человека уже не может называться – в силу отсутствия в ней сколь-нибудь значимой рациональной составляющей. Всё на эмоциях. Как часто бывает, рост благосостояния в государстве – он случается сам по себе или даже «вопреки» правительству, а вот налоги и пошлины – это насилие зловредных кровопийц в правительстве.

Но, всё же, при всей наивной плутоватости таких позиций, на то и щука в реке, чтоб карась не дремал. Без жёсткой критики власть совсем потеряет ощущение реальности, и потому традициям организованного воспитания властных верхов белорусам можно и нужно учиться. Однако с этим связан ряд существенных проблем. Обратим внимание на три из них.

1. Кризисная ситуация во всей Европе делает либеральные и популистские меры опасными для устойчивости государств, как Евросоюза, так и за его пределами.

Констатация протестов и полицейского насилия в Европе в начале статьи приведена не для того, чтобы позлорадствовать или поехидничать. Хотя, многим деятелям, подымающим шум и гам по поводу действий белорусского ОМОНа, не мешает иногда ради приличия сравнивать жёсткость работы спецподразделений, применяемые спецсредства и количество жертв в Беларуси и в странах «развитой демократии».

Власти – и белорусские, и западноевропейские, как видим, пытаются сохранить дисциплину в стране. Политический режим в Евросоюзе после Второй Мировой создал конфигурацию, где часть политических течений оказалась вытеснена в «маргинальные» позиции. С тем, как политический и экономический кризис в Европе набирает обороты, политический мэйнстрим становится всё менее привлекателен – вводимые на государственном уровне нормы, объявляемые цивилизационными ценностями, вызывают глубокий протест в обществах. А альтернативные центры и лидеры, вроде Марин Ле Пен, дискредитируются и выдавливаются на периферию, хоть и получают поддержку населения. Это создаёт свои очаги напряжённости.

В Европе нет пока необходимости проводить масштабные политические чистки, за исключением посадки экстремистов, занявшихся прямым насилием. Отставные офицеры Бундесвера в частных беседах описывали, каким образом осуществлялось давление на членов и сочувствующих партии «Немецкий народный союз» (Deutsche Volksunion DVU). Эта партия в 1999-ом прошла в ландтаг Бранденбурга, а к 2011 году потеряла половину численности и, в конце концов, была вынуждена прекратить существование, слившись с НДПГ, на которую так же давят, пытаясь запретить по идеологическим мотивам. Можно принимать или осуждать идеологическую позицию партий – несомненно, правого толка. Но это факт, что, по крайней мере, 700 тысяч человек, поддерживающие партию на выборах в бундестаг с 2005-го года, лишаются своего представительства в политической сфере далеко не демократическими методами. Что говорит о том, что власти Германии вполне готовы на применение полицейской силы и административного ресурса, когда речь идёт о политической и экономической стабильности страны.

Каждый читатель может наблюдать драму благополучных когда-то стран Южной Европы, где правительство вынуждено применять очень жёсткие меры в попытках вырулить из катастрофической экономической ситуации. Градус ненависти к власти там так же высок, но при трезвом взгляде очевидно, что ни правительство, ни оппоненты не имеют «серебряной пули» для решения местных проблем, ибо проблемы эти являются проблемами ЕС в целом и, более того, обусловлены болезнями глобальной финансовой системы. Эти проблемы никак не могут быть решены на местном уровне. Правительства могут лишь маневрировать, чтобы не дать ситуации перерасти в социальную катастрофу, и совместно искать решения на уровне Европарламента и глобальных финансовых институций.

Очевидно, что протестующим нет дела до этих тонкостей и они реагируют только на очевидное ухудшение своего материального положения, списывая это исключительно на неэффективность государственного управления. Но при детальном рассмотрении так же становится очевидно, что, при всей безусловной необходимости изменений в политике и экономике, слепое потакание настроениям бунтующих приведёт только к бо́льшим страданиями, а то и к развалу государства, как это уже происходит в Испании.

Здесь мы подходим к ещё двум проблемам, которые являются двумя сторонами одной медали.

2. Население страны, граждане государства часто отказываются вести себя ответственно по отношению к сложным процессам, происходящим со страной.

Гражданское неповиновение, протесты – это, конечно, проявление гражданской позиции. Хотя, точнее будет назвать это обозначением гражданской инерции и гражданской вязкости.  Инерция – «свойство тела сохранять состояние покоя или движения, сопротивляясь воздействию внешних сил». Выражение неприятия действий власти – не есть инициированное действие, это реакция, противление чьей-то воле, а не самостоятельный стратегический ход.

При этом такое противодействие весьма избирательно. В последние несколько десятков лет, «воздействия» известных сил двигали развитие государств на Западе в сторону повышения материального положения широких масс, что известно как welfare state. Это сопровождалось действительным ростом благосостояния, хотя зачастую за счёт весьма опасных (как стало ясно позже) методов, таких как наращивание и рефинансирование госдолга. Это был по факту обмен необходимостей своего будущего на блага своего настоящего, стратегически недальновидный и рискованный шаг. Он, однако, не вызывал таких протестов, которые выстрелили только в момент сокращения этого социального довольствия. Сейчас, когда эта игра привела к закономерно плачевному результату, общество отказывает связать эти два процесса, отказывается взять на себя ответственность за свою историю. Массы предпочитают возложить вину за свои текущие беды на правительство.

Средства, пущенные на подъём средней заработной платы в Беларуси до знаменитых «500 баксов» могли бы быть израсходованы на модернизацию средств производства, упрочению позиций критичных для государства предприятий или развитие технологий. Но были пущены на повышение дохода населения. Покричав от нетерпения «дзе мае пяццот баксаў», но дождавшись их, граждане не отпраздновали это достижение выходом на улицы с разноцветными шариками, а то и вовсе забыли записать это достижение в актив правительству: всё как-то само растёт в нашем огороде.

Можно только радоваться, что благосостояние белорусов растёт, и что медианный доход белоруса уже находится на 32-ом месте в рейтинге из 131 страны по данным Gallup. Прекрасно, если мы сможем подняться выше в этом списке, но, если быть реалистами – не будем ли мы потом кусать локти?

Любой ответственный предприниматель, радеющий за своё предприятие, понимает, что тратить слишком много из дохода на развлечения, гаджеты и сладости – значит выводить средства из процесса развития фирмы, что может оказаться фатальным для её конкурентоспособности в нашем непростом мире. И, наверное, каждый может припомнить знакомого, который в этом вопросе рачителен до прижимистости, от чего могут страдать и наёмные рабочие.

Здравый баланс в этом вопросе, как на предприятии, так и в государстве, найти непросто, так как он зависит от многих переменных. Но насколько широко, и ставится ли вообще в нашем обществе такой вопрос? По-видимому, гораздо более широкое хождение имеют позиции капризного потребителя, у которого насильно изымают «честно заработанные блага». Безотносительно качества государственного управления, данная позиция сильно отличается от позиции ответственного гражданина, способного разделять и победы, и невзгоды своего народа и государства, и, главное – ответственно участвовать в управлении страной.

И третий вопрос касается именно этой темы.

3. Государство не имеет эффективных механизмов для вовлечения граждан в решение важных государственных вопросов, а часто просто игнорирует данную необходимость. И это само по себе составляет проблему, которую общество решает плохо.

И речь идёт не только о белорусском государстве, хотя оно стоит в центре нашего внимания. По данным опроса Германского Фонда Маршалла «Трансатлантические Тренды» в 2012 году, стало видно, что 76% европейцев (в отдельных странах до 90%) и 64% американцев чувствуют, что их экономические системы работают на интересы отдельных представителей общества, а не на общество в целом. В 2013 эти числа, соответственно, составили уже 82% (с максимумом в 93%) и 68%. За этот год на 5 пунктов до 62% в Европе и на 12 пунктов до 64% в Америке увеличилось количество граждан, не доверяющих политике своих государств. То есть, люди повсеместно чувствуют как проблемы, так и свою неспособность повлиять на государственное управление. Можно сравнить эти мировые данные с белорусскими: рейтинг доверия и недоверия белорусов Президенту, соответственно, 46,7% и 36,7%, а мнения насчёт того, находится ли белорусская экономика в кризисе придерживаются 59,8% опрошенных, по данным НИИСЭПИ на конец 2013 года.

Беларусь имеет массу проблем с государственным управлением на всех уровнях. Массовое суждение на этот счёт, как и во многих других случаях, агрессивно-требовательное. Но, каждый белорус, отработавший сколь-нибудь значительный промежуток времени на белорусских предприятиях, как государственных, так и частных, положа руку на сердце должен признать, что эти пороки есть в первую очередь пороки общей культуры управления, которые лишь могут усиливаться в каких-то конкретных местах поведением конкретных индивидуумов.

Можно, конечно, вызвать демонов «авторитаризма», «диктатуры» или «оккупации», известных козлов отпущения, на которых часто сваливают любого рода проблемы. Бумага всё стерпит, но такая инфантильная и безответственная позиция лишь усугубляет реальную ситуацию. Наверное, каждый наёмный работник любого уровня, или руководители разных рангов, в том числе в частных организациях, могут привести примеры бардака или очковтирательства, игр «я начальник, ты дурак», бесхозяйственности и наплевательского отношения к своему или к общему делу. Более того, вряд ли кто-либо сам избежал такого греха. Поэтому, тот факт, что представители белорусской власти часто или редко принимают бездумные решения, а то и ведут себя неподобающе – это не проблема некой засланной с Марса «кровожадной власти», это проблема твоего соседа-белоруса, соседа твоего соседа и тебя самого. Так же как многие события и многие нашими согражданами – общая гордость, часть нашей общей культуры, так же и проблемы государства являются общими, решение которых зависит не от «власти», а от каждого конкретного гражданина.

Несомненно, белорусская система власти требует реформирования, вплоть до изменения авторитарной организации государственного управления, которая, при некоторых среднесрочных преимуществах, являет собой большую стратегическую уязвимость для государства. Но ответственный гражданин, избавленный от инфантильных капризов, должен понимать разницу между «реформой» и «разрушением». Крики «тут ничего невозможно изменить, только уничтожать» лишь выдают интеллектуальную импотенцию и склонность к аффектам. Когда человек не может различать структуру проблемы и вырабатывать детальный план решения, с постановкой задач по приоритетам в условиях ограниченных временных, материальных и социальных ресурсов, и при этом не способен признать своей неспособности, ему остаётся только завести шарманку о том, что нужно менять всё. То есть – неизвестно что, неизвестно как и неизвестно зачем.

Изменять управление можно и нужно. Но для любой развитой корпорации или бюрократической системы самоизменение – задача далеко не тривиальная, и составляет огромной сложности вызов. Над проблемами организационного менеджмента на Западе и на Востоке бьются десятки институтов и тысячи светлых голов. На площадь же выходят люди, которые требуют всё и сейчас.

Нужно понять и развить в государственной политике тот факт, что именно ощущение, что от тебя что-то зависит и может повысить градус ответственности граждан. В нашем государстве, и, как можно видеть по статистике, в странах Европы и Америки, с этим существуют серьёзные проблемы. Однако, несмотря на стенания ангажированной и беспомощной публики, в Беларуси есть возможности для исправления положения, если заниматься именно этим, а не пустым критиканством.

Следует принять, что люди, сидящие на управленческих позициях, не всегда хорошо понимают, как совершить ту или иную реформу, даже когда понимают всю важность этого и хотят её осуществить. В том числе – как создать систему вовлечения новых талантливых людей в иерархию госуправления. Бессмысленно с ожесточением пенять им это незнание – это общий для всех крупных организаций и болезненный момент. Однако, это важный аспект, достойный внимания и критики. Кадровая проблема перед государством стояла всегда, и в последнее время озвучивается с самых верхов: и Александр Лукашенко, и глава АП Андрей Кобяков, и ещё несколько высокопоставленных чиновников недавно сделали заявления относительно наполнения государственного аппарата качественными кадрами. Будем надеяться, за этим последуют какие-то действия.

Почему бы людям, занятым критикой государственного управления, не пойти и не заняться практической реализацией реформ в государстве? Не потому ли, что это предполагает сложную работу, ответственность, отказ от многих розовых (или как сажа чёрных) представлений о реальности, в которой существует белорусская власть? И наконец – за твои решения и действия на государственном посту твои бывшие товарищи будут критиковать уже тебя – а кто из кухонных или площадных умников готов поручиться за свою безупречную эффективность?

Гораздо легче занять место в анонимной толпе, скандируя в небо лозунги и теша себя самосознанием «активного гражданина», которому кто-то что-то должен, но сам который – никому и ничего. Но это ли тот идеал гражданского общества, о котором так много говорят в протестной среде? Если да, это сильно отстоит от представлений тех людей, которые когда-то создали и реализовали это понятие своей жизнью, и потому такое общество долго не проживёт. И даже если мы говорим о специализации в обществе, когда «каждый должен хорошо делать своё дело», включая чиновника, то не является ли глупостью указывать чиновнику что ему делать криками с площади, а не за общим рабочим столом?

Проект «Цитадель» с момента начала своего существования поставил перед собой задачу заниматься не криками на площадях и подростковыми протестами, а коррекцией управления страной, начиная с доступных, пусть и малых дел. Девизом этого стал принцип «менять управление страной, а не бороться за власть». Для нас это – проявление гражданского самосознания, гражданской дисциплины и гражданской ответственности. Эта поддержка государства, res publica – «народного дела», как бы многим не хотелось представить обратное, стоит далеко от лебезения перед власть имущими или слепого поддакивания решениям властей. Исходя из собственного опыта работы с госорганами в течение нескольких лет, мы можем показать, что конструктивные предложения при должной настойчивости рано или поздно находят своего получателя в различного рода инстанциях, при всех бюрократических, идеологических, меркантильных или иного рода препонах.

На наш взгляд, и для белорусов, и для других европейских народов, важным или даже жизненно необходимым в настоящее время является не устраивание погромов административных зданий или заторов на проспектах, а мобилизация вокруг поиска эффективных средств управления и самоуправления. При этом те самые досадные внутренние и внешние проблемы, которые, по мнению некоторых, кто-то должен за них устранить, нужно принять во внимание и решать – как решаются все остальные проблемы: используя разум и волю.

Об антисемитизме, каббале и целостности

 Отклик на книгу М.Бруштейна «Антисемитизм как закон природы»

Книга являет собой конспект лекций известного пропагандиста каббалы Михаэля Лайтмана, за деятельностью кого я давно слежу. В прошлом — Михаил Семёнович Лейтман, уроженец Витебска. Человек известный и титулованный (основатель и руководитель Международной Академии Каббалы и тд и тп). Вхож в определённого рода международные круги вроде World Wisdom Council, и дружит с основателем Будапештского Клуба Эрвином Ласло. При этом, Российская Ассоциация центров Изучения Религий и Сект под предводительством другого еврея-иммигранта — Дворкина, занесла каббалиста Лайтмана сотоварищи в список «тоталитарных сект». Впрочем, составители таких списков сами иногда напоминают тоталитарную секту…

Что касается содержания, то я бы выделил следующие лейтмотивы:

  1. Евреи — не простой народ, и вообще они не народ, а идеологически сплочённая группа. У евреев очень особая миссия — нести в мир знание о целостности. Но не все евреи таковую миссию осознают.
  2. Антисемитизм — это очень нужное и неискоренимое свойство мира, позволяющая/помогающая евреям оставаться сплочёнными. При этом антисемитизм являет собой следствие общей раздробленности мира. Больше любви и целостности — меньше антисемитизма.
  3. Каббала — единственное (единственно правильное?) в мире учение о целостности, которое Б-г выдал Аврааму и другим [еврейским] мудрецам. Выдавал и другим народам, но они не взяли. А Авраам взял. Из каббалы выросли все современные науки.
  4. Мир находится в состоянии великого кризиса, и это переход к глобальной целостности. Каббала должна помочь всему человечеству обрести эту целостность.

Для меня, как человека, интересующегося еврейской культурой, организованным еврейством, иудаизмом и каббалой, в книге много интересных пассажей. Ничего, впрочем, существенно нового я для себя не открыл — а очень хотелось бы. Особенно интересует каббала, как «наука о целостности» и соотношение её с иудаизмом — тут для меня есть много загадок. Каббалисты, которых Лайтман цитирует, говорят о создании Земли из космического облака под действием сил гравитации. То бишь, транслируют позитивистскую космологию. Видимо, летоисчисление от Сотворения Мира уже не вполне актуально, и это влечёт за собой целую волну вопросов.

Тон книги, при всей экстравагантности содержания, в общем-то, здоровый, хотя обычный нееврейский человек (он же — природный антисемит) воспримет такие тезисы, как минимум, с настороженностью. Автор разговаривает о еврействе и антиеврействе свободно, рассудительно и без подвоха. Что неудивительно для образованного еврея, в отличии от нееврейских авторов, для которых сложно выдержать все эти качества сразу. Либо природный антисемитизм вылезает наружу вплоть до самых кровожадных форм; либо рассудительности не хватает и приходится говорить толерантными банальностями; либо юлить и изворачиваться, ибо тема отношения еврейства с остальным миром щекотливая, и чуть что не так скажешь, можно попасть под каток какой-нибудь «Антидиффамационной Лиги», особенно публичному человеку. Михаэль Лайтман к таким страхам иммунен. Плюс, советское высшее образование и каббалистическое знание даёт большой кругозор.

Однако, книга всё же содержит большое количество этноцентричного еврейского самолюбования. Что-то подобное я читал когда-то уже не раз про «древних русов», прилетевших из космоса на кораблях-виманах и хранящих мега-знание где-то там не помню где. У Лайтмана, всё оформлено поприличнее, но многие пассажи всё же вызывают и скепсис, и улыбку. Это если мы говорим о знании, а не о вере.

Об избранности

В книге подчёркивается особый путь евреев. Даже не пресловутая «богоизбранность» – автору хватает трезвости не педалировать этот, ставший для многих красной тряпкой, термин. Именно особое предназначение и особый характер.

Сложно возразить тому, что евреи – один из немногих в нашей истории этнос, который хранит этнорелигиозную культуру в почти неизменном виде в течении 2,5 тысячелетий. Несомненно, в этом есть что-то исключительное, по крайней мере для истории. Но автор, на мой взгляд, слишком оптимистично для своей версии трактует многие исторические факты, забывая о прочих.

То, что еврейская культура и иудаизм хранят тысячелетние заповеди, можно трактовать и как заторможенность в этнической эволюции. Она происходит, но совершенно с другими скоростями, нежели у тех же европейцев. Сухой пустынный климат  способствует длительному сохранению материальных артефактов, а зажатая смертоносными песками «оазисная» культурная организация — концентрации власти и знания, что важно в данном случае. Эти обстоятельства помогли формировать особый, жёсткий в ядре, и адаптивный на периферии этнический каркас.

Во влажных и изменчивых северных регионах археологам много проблематичнее найти какие-то следы древних цивилизаций потому, что в таких условиях им сложнее сохраниться. Однако, недавно всё же откопали Аркаим за Уралом – ему около 5 тысяч лет. Присвоить «Страну Городов», как и многие другие археологические находки, с их высоким уровнем развития библейским персонажам не удастся – это другая культура. С такой исторической высоты заявления вроде нижеприведённого выглядят воинствующим невежеством: «Да, я еврей, и когда предки моего достоуважаемого оппонента были дикарями на никому не известном острове, мои предки были священниками в храме Соломона.» Б.Дизраэли, премьер-министр Великобритании.

Этносоциальная структура в северных широтах другая, с другой конфигурацией, в которой отразились богатые леса, широкие реки, безкрайние степи. Эти культуры развивались по другим законам – передавая знание через тысячелетия не в виде материальных артефактов, а больше через генетические, этнокогнитивные и этносоциальные механизмы. Увы, на них гораздо сложнее зафиксировать взгляд, чем на «скрижалях» из синайского гранита.

Говоря далее о целостности, М.Лайтман непоследователен. Следовало бы указать, что у каждого народа на этой планете есть своя миссия. Да, миссия евреев отличается от остальных миссий больше, чем отличается миссия чехов от миссии словаков. В этом может быть некий повод для гордости. Но если сравнивать миссию евреев и, например, славян или китайцев — то тут уже поводов для самовозвышения значительно меньше.

Обычно концентрируются на том, что еврейская культура оказала существенное влияние на становление европейской культуры. Действительно, семитские аврамические коды за эти тысячелетия глубоко вросли в индоевропейские, оказав сильнейшее воздействие на становление культуры и науки. И при этом забывается, что есть и другие компоненты этой эволюции — ещё более мощные, начиная с т.н. «языческих», т.е. более древних, природных и этничных кодов индоевропейцев, которые никуда не делись. И именно эта этносреда переваривает аврамические установки, эволюционирует с ними, оставаясь при этом собой, неся глубинную основу, которая на порядок старше, чем срок контакта с иудейской культурой.

Еврейская культура и каббала — это культура рациональности, культура Знака, Слова и именно в этом её особенность. Развитие человечества в эпоху последних тысяч лет – это развитие прежде всего технологичного, методологичного разума, опирающегося на прямое восприятие. Здесь каббалистическая «бухгалтерия» оказалась очень к месту и потому востребованной. Но до этого и после этого были и будут эпохи, когда рациональность не играет ключевой роли, не являет собой главный эволюционный плацдарм. Эволюция духа гораздо шире, чем эволюция разума.

Наличие большого количества представителей еврейского народа в культурной, научной, политической и, особенно, финансовой элите также используют для подтверждения его исключительности. Опять же, с этим невозможно не согласиться, если судить поверхностно, по уже данным правилам. Глядя в глубь, можем видеть, что здесь очень важным является вопрос об идентификации и самоидентификации.

Евреи в модерновую эпоху вышли из своих вечно избиваемых гетто со значительными финансовыми активами в руках – это, без сомнения, особый этнический талант. Но далее последовала активная фаза генетического смешения, когда еврейские династии роднились с европейским высшим светом, что образовало совсем уже не моноэтничную клановую структуру, но позволила кланам обрести ещё большее могущество друг за счёт друга.

Чисто фенотипически и физиогномически, сравнивая современных европейских и американских «евреев» с типичным семитом Леванта – то общих черт оказывается не так уж много. Более того, похоже, что как раз семитские, ближневосточные антропологические внешние характеристики и для самих евреев становятся всё более чужими. Забавно видеть, как люди «истинно арийской» внешности представляются    Голливудом (где «засилье евреев» по Лайтману), как образцовые героические «евреи», что случилось с Бредом Питтом в “Inglourious Basterds” или с Дэниэлом Крэйгом в “Defiance”.

Еврей в представлении Квентина Тарантино Еврей в представлении Эдварда Цвика Некиношный еврейский типаж

«Еврейство» — это в меньшей степени генетическая общности, это этническая технология. «Дело в том, что еврейский народ – не народ в обычном понимании» – так говорит автор книги. В определённый период и в определённых социумах «еврейство» приобрело оттенок элитарности – когда их финансовый и социальный успех стал очевиден. И сейчас выгодно называть себя евреем – даже если еврейской крови в тебе только от прабабки. Фактическое этническое наполнение же этой самоидентификации, однако, сильно изменилось за эти тысячелетия.

И поэтому можно, конечно, относить к евреям 20% лауреатов Нобелевской премии, но считать, что это на 100% заслуга некоторых их семитских предков, живших две тысячи лет назад в Палестине – сильная натяжка. В этих заслугах и генетически и культурно поучаствовали многие другие народы, и особенно европейцы.

Об антисемитизме

Темин, кстати, не вполне удачный. В число семитов входят не только евреи, но и масса других народов, включая арабов. И те, кто ненавидят евреев, часто как раз очень тепло относятся ко всем остальным семитам — только из-за того, что те разделяют их страстное чувство. А судя по ситуации в Секторе Газа, «антисемиты» там воюют с «антисемитами», ибо там происходит обычная, в общем-то, гражданская война внутри семитского мира (если отставить геополитические и геоисторические аспекты). Более точный термин был бы что-то вроде «антиевреизм», но из сколь-нибудь известных распространённых есть только «жидоедство», что неупотребимо по вульгарности.

Взгляд М.Лайтмана на антисемитизм для многих может показаться парадоксальным, и тем импонирует. Впрочем, А.Тойнби уже сформулировал данный принцип, противопоставит «вызов» и «ответ», формирующий цивилизацию. Тут эти авторы могли бы согласиться: антисемитизм помогает еврейству оставаться самим собой.

Когда дело доходит до причин антисемитизма, автор, следуя той самой этноцентричности, доводит это противостояние до эсхатологической высоты, хотя и не особо афиширует это. Противостояние евреев и антисемитов – это противостояние «света и тени»: «Антисемитизм – тень еврейского народа… Я физик и знаю, что каждая вещь отбрасывает тень. Тень, отбрасываемая моим народом, – антисемитизм.» А.Эйнштейн.

То бишь, противостояние еврейского света и языческой тьмы. На этой строчке антисемиту уже надо вскочить и схватиться за топор. Впрочем, ничего особого в этой позиции нет. Она древняя, как мир, и такая же распространённая. Каждый обособленный этнос в какой-то период своего развития считал себя «людьми» (например, самоназвание «deutsch»), а остальных, непонятных – «немцами», нелюдями. Обычная стадия этногенеза или, точнее, когногенеза. В процессе активных межэтнических контактов такое отношение мало помалу исчезало, либо трансформировалось в более развитые идеи культурного превосходства.

Как императив и девиз, борьба с тьмой, несомненно, благородна. Больше, больше благородных борцов с тьмой! Мы все Воины Света, в конце концов, über alles. Русские – народ-богоносец; франко-германцы – воины Христа, освободители Гроба Господня; китайцы – жители Поднебесной; арабы – искоренители неверных; американцы – миссионеры демократии… Для внутриэтнического потребления такие позиции вполне оправданы, всегда будут ненавидимы и осмеяны снаружи, и потому совершенно не нужно пытаться выставить их как глобальный эмоциональный факт. Такая этнокогнитивная позиция – глобальный рациональный, культурологический факт, и рассматриваться должен только в компаративистском плане.

Русофобия или антиамериканизм в мире так же ожесточены, как антисемитизм. Но, конечно, имеют не столь длинную историю. В смысле «вызов-ответ» русские также почти в одиночестве сражаются с ненавистью даже самых ближайших родственников, а американцы, как мировой гегемон, жандарм и виновник всех глобальных бед, сами поставили себя на исключительную позицию ­– и за это нелюбимы. Стоит ли делать из этого этноцентричные эсхатологические выводы?

О каббале

Вот здесь было бы интересно узнать побольше да поглубже популярной литературы для домохозяек, но для этого нужен аутентичный Рав в пределах досягаемости. С таким авторитетом пока столкнуться не приходилось, поэтому буду судить издалека, по инверсионным следам.

С тем, что каббала была весьма развитым для своего времени учением, скорее всего можно согласиться. (Что является «своим временем» для неё, впрочем, вопрос открытый.) С тем, что она оказала большое влияние на европейскую рациональность я уже согласился выше. И именно поэтому затруднительно сейчас трезво судить о её потенциале для будущего, особенно для человека, находящегося внутри каббалы. «Еврейские мудрецы с помощью еврейских методик доказали, что еврейское учение – самое лучшее и единственно верное в мире» — получается примерно так.

Если без шуток, то тут мы имеем ситуацию положительной обратной связи. Для исследователя культурных оснований сами культурные коды, зашитые у него на подсознательном уровне, формирующие его концептуальный каркас и базальные когнитивные схемы, формируют фильтры сознания и метрики эффективности, кажущиеся адекватными. Сформированный в аврамическом мире человек, смотря на мир такими глазами, естественно, будет склонен а) видеть каббалу, и б) определять её как наиболее эффективную для себя.

То, что каббалой сейчас увлекаются и китайцы, и эскимосы, можно отнести к формату глобализации: европейская матрица, несущая с собой сильный аврамический след, формирует видение материального мира. Вполне логично, что китаец из Чжэцзяна или Гуандуна (но не из Ганьсу или Цинхая), живущий в значительной мере по законам западного капитализма, исповедующий китаизированный марксизм (маоизм), носящий западные костюмы и западные гаджеты, будет в некоторой мере склонен к индоктринации каббалой. Как и любой другой достаточно развитой европейской когнитивной системой.

О новой науке

То, что я знаю о каббале (а знаю я, впрочем, немного) пока не позволяет отнести её к чему-то прорывному. К знанию, на которое можно серьёзно опереться в наступающей эпохе. К знанию этнически и дисциплинарно масштабируемому. М.Лайтман стремится сделать её доступной и масштабируемой, для этого позиционирует каббалу за рамками иудаизма, в какой-то мере противопоставляя их, за что получает критику. Как и за «профанизацию» каббалы. Вывод знания на публику в любом случае несёт в себе профанизацию, но другого пути для обретения массовости нет. Другой вопрос – зачем это делается.

Кризис мировых религий и идеологий создали вакуум на глубоких уровнях человеческого сознания. Для многих соблазнительно зайти туда в качестве мессии или учителя. Каббала – хороший претендент, ибо

  • не была ещё массовой – новизна;
  • в то же время имеет долгую историю – древность и традиция;
  • позиционируется (Лайтманом и другими, как минимум) вне религиозного контекста, который многих отталкивает;
  • имеет оттенок научности, а именно – холистичности, которую самые разные учёные так ищут уже лет сто, как минимум;
  • имеет оттенок мистичности – что делает её привлекательной для скучающих масс;
  • практически элитарна – как элитарен еврейский бомонд, в силу наличия денег. Приверженность каббале может стать ключём в высший свет.
  • в целом, несёт в себе нетривиальный взгляд на мир.

И всё же, при всех этих сильных сторонах, при всё благородном порыве М.Лайтмана донести свет единства в тёмный раздробленный мир, я полагаю, что у каббалы нет шансов в стратегической перспективе. Но в ближнесрочной перспективе вполне возможно, что каббала увлечёт какое-то количество влиятельных интеллектуалов и какое-то количество «массового зрителя». Возможно, в этом будет какой-то здравый эволюционный эффект.

Подход Лайтмана к каббале отличается от традиционного и за это жёстко критикуется ортодоксальными каббалистами. Такая ситуация могла быть ожидаемой, ибо при всех известных обстоятельствах своего еврейства, Михаил Семёнович Лейтман – также европейский, советский и, в конце концов, белорусский человек. Что, как видим, налагает немалый отпечаток на его деятельность.

Но каббала в любом виде несёт коды прошедшей эпохи. Выход каббалы на свет из тёмных алхимических келий – последний аккорд этой эпохи. Каббалисты не видят этого, т.к. смотрят на мир через линзы, отшлифованные две тысячи лет назад. Даже если рассматривать каббалу, как некие культурные «корни», то выход «корней» на свет означает, что мы готовы оторваться от них – и двинуться дальше преображёнными. Каждое такое превозхождение требует тотального самоотрицания. Но разве не к этому стремятся каббалисты?

Рождение духа из русской трагедии

Давно мечтаю найти какое-то научное исследование, посвящённое тому, как этносы воспринимают и оценивают сами себя в различные моменты истории. Чтобы там в табличке было написано: у немцев — так, у итальянцев — так, у мексиканцев — эдак, у чеченцев — через такое место. И по векам. Имея возможность воочию наблюдать саморефлексию только в белорусском и русском этнических пространствах, не перестаю удивляться происходящему, и задаюсь вопросом, куда это всё ведёт. Для более внятного понимания процессов нужен материал — разнообразный, разновременной, чтобы обобщения не сильно перекашивало от поляризации выборки.

Какие-то поверхностные наблюдения можно сделать и по другим этносам, благо интернеты помогают. Стоят у меня на полке несколько интересных книжек из серии «Наблюдая за (корейцами, китайцами..)» но, уверен, в этом вопросе нужно быть сильно погружённым в соответствующий культурный контекст, и направленно изучать именно эту сторону этнического сознания. Многое в таком исследовании будет зависеть от интерпретации данных — а это уже искажения этнических линз самого исследователя, что составляет ещё одну проблему.

И в свете этих налюдений, был бы я Задорновым, то ничтоже сумняшеся заявил бы, что русская саморефлексия — самая жесточайшая в мире, и нигде больше такой нет. Я не Задорнов, мне интересны детали, а не эффектные декларации, но, наблюдая адский ад рунета и байнета, невольно сомневаешься, что на такое способно остальное «развитое цивилизованное человечество». Или недоразвитое — вот это я и хотел бы узнать.

Интересует не столько саморефлексия отдельного представителя этноса, хотя это отдельный интересный вопрос, а то, как ментальность этноса, как организма, социора, организует процесс отражения самой себя, используя для этого ментальные конфигурации отдельных индивидуумов и их взаимодействие. Как и в случае с отдельным человеком, если ты не видишь себя, не оцениваешь себя, ты не можешь изменять себя. Тебя изменяют обстоятельства. Специфика самоизменения зависит в том числе и от того, какого рода отражение приносит «зерцало». Как и всякий сенсор, созерцатель себя может быть настроен по-разному. Самолюбование или самоуничижение в качестве обратной связи приведут к разным коррекционным сценариям.

Наблюдая русскую саморефлексию, понимаешь, что это страшная сила. Есть ли где ещё такая жуткая ненависть к самим себе, беспощадное самоуничижение, доходящее до самоуничтожения? Культура флагеллации, личный аскетизм свойственен многим этносам. Но та ненависть, с какой русские либералы ненавидели всё русское — возможна ли она, например, у немцев? Послевоенные немцы сожалеют и стыдятся своих довоенных предков. Наши же остервенело ненавидят.

Если ощущаешь свою эмоциональную принадлежность к некоторой этнической общности, то нападки естественно вызывают как минимум раздражение. Если же выйти за рамки эмоционально противостояния, можно попытаться увидеть процессы, которые происходят в социоре, не в чувственно-оценочном плане, а как целеустремлённую механику. Сомневаюсь, такая научная позиция имеет уже какие-то существенные методологические наработки, по крайней мере, я не могу припомнить ничего подобного. Придётся изобретать.

В рунете сейчас градус авто-ненависти достаточно высок, при чём эмоционально-негативная обратная связь в этническом контуре поведения проступает в различных формах почти везде, за исключение, наверно, самый простейших случаев (вспомнить разве что пресветлых архео-русов с Альдебарана). Если возлюбил Русскую Императорскую Армию и святого Николая II, то ненавидишь коммуняк. Если возлюбил Красную Империю, ненавидишь либералов и монархию. Русская республика от забора до забора ненавидит имперцев, губящих русские народ; империалисты, метящие на Марс, ненавидят убогих нациков, отделяющих завоёванный Ермоловым Кавказ. В компоте ещё воинствующее Православие, язычествующее анти-иудеохристианство, продающиеся за иньекцию благосостяния космополиты, селяне, своей эко-любовью ненавидящие всех и всё, кроме единения с матушкой-Русью на лоне эко-природы и многочисленные помеси любого ежа с любым ужом.

Если измерять этот хаос простыми мерками простого порядка, то ничего кроме уныния и ужаса в результате не получишь. Если работать с хаосом масштабируемыми инструментами, то можно видеть, что это мощнейшие импульсы коррекции, разнонаправленные и разносильные, который пока плохо встроены именно в организованное поведение. Сейчас — это хаос противостояний, отравленная среда, в котором выживает сильнейший. Для чего сильнешему, однако, нужно сначала превратиться в жуткого мутанта, пожирающего себе подобных.

Не знаю, насколько англосаксы, любящие ловить рыбку в мутной воде своими «стратегиями управляемого хаоса» отают себе отчёт в том, что этот экстремальный русский хаос вполне плодороден столь же экстремальным порядком. В том числе в силу наличия указанных мощнейших отрицательных обратных связей внутри этнического объёма. Пока эти потоки неорганизованы, они взаимодействую друг с другом на уничтожение. Можно было бы потирать руки, но увы, любое взаимодействие имеет эволюционный результат, пусть мизерный, и эволюция этой среды этнических реакций мало по малу выкристаллизовывает новое сознание, которое иммунно к болезнненным рецидивам прошлого: к монархии, к большевизму, к либерализму, к христанизму, к паганизму, к западничеству, к народничеству, к меркантилизму, вождизму и фофудье… Эти рецидивы перерабатывают сами себя в этой жёсткой работе. И именно беспрецедентная на планете жёсткость русской этнической среды, самоненависть, включённая на максимум, разогреваемая катализаторами Юга в полный контакт без анестезии, выдаст однажды точки кристаллизации совершенно другого этнического материала.

Новая формация, выросшая в противостоянии всех узкополяризованных болванов против всех узкополяризованных болванов, и превзошедшая всё чем мы сейчас увлечены, сначала выстроит под себя местный ресурс, а потом выйдет наружу. Это, конечно, не единственный вариант развития событий, но это а) необходимый вариант; и б) имеющий исторические прецеденты вариант.

Откуда пойдёт рост кристалла нового порядка — вопрос открытый. Сейчас всё равно сложно что-то видеть, ибо суета и маета стоит до небес, закрывая всё. Как говорит нам наука, это обычно происходит на границах сред. Русское пространство велико и имеет как сложную внутренную структуру, с внутренними границами, так и большую внешнюю границу. Само число противостоящих внутри этнической среды полюсов даёт массу точек роста, что невозможно в более монотонных и менее конфликтных, что есть — вяло эволюционирующих средах. Активное противостояние — это процесс развития этих точек роста.

Так что, возлюбите врага своего — и вперёд, мочить козлов. Всё будет плохо лично для вас, вы все неизбежно умрёте. И всё будет неизбежно хорошо, в общем.

Демократия: изъятие мечты

Существующие системы международных отношений и формы внутриполитического устройства современных государств неадекватны вызовам времени. Этот тезис привлекает всё больше внимания с ростом количества проявляющихся симптомов мирового кризиса и накалом событий. Наш глобализированный и связный мир не позволит какому-либо обществу измениться обособленно от окружения, как и любые изменения в международной обстановке не пройдут незаметно для любого государства. Это значит, что даже национальные реформы неизбежно следует сопрягать с глобальными трендами. Попробуем обратить внимание на некоторые факторы, значимо определяющие совокупную эволюцию политических систем в стратегическом плане.

Новая ловушка

Если судить по известному произведению Томаса Мальтуса[1], написанного в конце XVIII-го века, то главным риском цивилизационного роста является перенаселение. График, иллюстрирующий «мальтузианскую ловушку», есть прямая линейного роста производства средств существования, от которой уходит вверх экспонента роста численности населения. В целом его предсказания о продовольственном коллапсе не сбылись, а неомальтузианские рецидивы современности встречают сильную контраргументацию, как, например, у Бьёрна Ломборга  в «The Skeptical Environmentalist»[2]. Проблема перенаселения искусственно раздута, говорят они. Если посчитать, сколько места для жизни нужно нынешним 7 млрд. жителей Земли, то, как ни удивительно, все они смогут комфортно стоять каждый на пятачке в 1 кв. метр в границах Малого московского кольца, а внутри «Большой бетонки» А108 всем землянам хватит места и на кровать с тумбочкой. (Важно, чтобы этот факт не стал руководством к действию для московского градоначальника).

Достаточно проницательный Мальтус сегодняшнего времени, по-видимому, вряд ли бы обратился к продовольственному кризису. Говорить сегодня исключительно о количестве людей не имеет большого смысла. Более важным представляется не голый факт наличия индивидуума, а то количество и связность социальных состояний, которое он производит или изменение которых инициирует, и которые в сверхсумме и составляют то, что мы называем «социумом».

Интегрированный в общество человек массово производит такие состояния в каждой из множества своих ипостасей: избиратель, налогоплательщик, предприниматель, житель города, культурный или политический агент, абонент службы и т.д. Коммуникация состояний порождает лавину других, второй, третий фронт, которые невообразимым образом интерферируют: стоит только взглянуть на медийное эхо, которое сопровождает любое политическое событие. Провести границу между значимыми и незначимыми для политических процессов событиями в общем случае очень непросто.

На графике более актуальной для нынешнего времени «ловушки» стоило бы изобразить другие величины: экспоненциальный рост количества разнообразных социальных состояний против медленно растущей способности человека понимать их и управлять ими, и ещё более пологую кривую роста количества необходимой для управления ими инфраструктуры.

Государственное управление в XXI-ом веке неожиданно столкнулось лицом с многочисленным, высокосвязным, глобализированным, информатизированным, высокоскоростным и динамичным социумом, аналогов чему никогда не было в истории. Количество активных субъектов в обществе и их требований к государству растёт, как растёт и количество информации, необходимой для принятия взвешенных решений. В то же время структура общественных институтов и методы организации социума эволюционируют ползком, и местами застыли в феодально-племенном времени. Ответственные за это лица в государствах, стоя лицом к лицу с непониманием этих процессов, нестабильностью в обществе и нефункциональностью государственных институтов, больше тратят на личное выживание в политической конъюнктуре, чем на стратегическое управление обществом. Решения, принятые в таких условиях, приносят общее будущее в жертву личному настоящему. Политолог Дж.Сартори в статье “Will Democracy Kill Democracy?”[3] ещё в 70-ых заметил: «Мы слепо преследуем непропорциональные цели, что влечёт за собой полностью неуправляемые и опасные перегрузки. Мы начинаем понимать, что в благополучных демократиях мы живём не по средствам. Ещё более печально то, что мы также живём без понимания того, что мы делаем».

Инфраструктура государств не способна качественно справляться с этими «перегрузками», также как социология или политическая наука не способны качественно их объяснять. Частные улучшения государственного управления, такие как реформа избирательного кодекса или перераспределение полномочий между центром и периферией не решают проблемы, что видно просто из сравнения масштаба проблемы и предлагаемых решений. Закрывать глаза на это можно до тех пор, пока качественные проблемы государства получается компенсировать количественно: итерациями «Quantitative Easing» в США или нефтегазовой подушкой в России. Но конец этой верёвочки давно выскользнул из области «футуристических прогнозов» – мир балансирует на грани.

Таков вопрос выживания общества в наступившую эпоху свершившейся глобализации: как общественные и государственные институты могут качественно эволюционировать, чтобы предотвратить падение общества в хаос, хаос совсем не «управляемый», и без всякой «стратегии»? Как обеспечить развитие общества в, по сути, неизвестном нам новом мире?

Скепсис насчёт демократии

Принято считать, что «развитый мир» живёт в демократии, а все остальные туда либо усердно стремятся, либо будут заведены туда за ухо. Демократия и демократизация – это слова-фетиши современности, иконы политического дискурса. «Укреплять демократию» тождественно «укреплению общества», по крайней мере, так говорят. Делают же, и всё чаще, абсолютно противоположное. Что это – шизофрения или некая многоплановая активность? То, что демократический строй в доброкачественном виде имеет большие достоинства, оспаривать бесполезно. Но компенсируют ли эти достоинства его недостатки? И насколько этот строй приспособлен к тем реалиям, в которые мы вступили, чтобы быть целью какого-то развития?

Один из влиятельнейших американских политологов, Сэмюэль Хантингтон, в 1968-ом году опубликовал работу под названием «Политический порядок в меняющихся обществах»[4], где впервые бросил вызов господствующим в то время «теориям модернизации». Последние пытались теоретически узаконить распространённый оптимизм на счёт того, что имевший тогда место экономический рост неуклонен, и влечёт за собой благотворное развитие всех сторон жизни общества, подталкивая эволюцию ценностей в сторону поддержки существующего политического порядка. Жизнь подтвердила его сомнения.

В своих последующих работах Хантингтон ввёл понятие «волны демократизации», то есть «группу переходов от недемократических режимов к демократическим, происходящих в определённый период времени, количество которых значительно превышает количество переходов в противоположном направлении в данный период»[5], и показал, что каждая такая волна сопровождается «откатом» – восстановлением в какой-то части государств недемократических режимов. Хантингтон определил три таких волны демократизации, в последнюю из которых, начавшуюся в 1974-ом, вошло в том числе и падение коммунистических режимов в Восточной Европе и России. Сейчас, однако, можно констатировать, что «авторитарный транзит», то есть возврат к авторитарному правлению, в той или иной степени произошёл в большинстве постсоветских республик.

На фоне смены «демократического транзита» на «авторитарный» и обратно в тех частях мира, которые пентагонский стратег Т.Барнетт в 2004-ом[6] окрестил «неинтегрованной брешью» (Non-Integrated Gap) и «новым ядром» (New Core), внутренняя политическая стабильность США и всего «старого ядра» (Old Core) может показаться высокой. Но ещё в 1975-ом известный доклад под названием «Кризис демократии»[7], подготовленный по заказу «Трёхсторонней комиссии» с участием всё того же Хантингтона, констатировал системные проблемы в демократических обществах, которые ведут к потере политической управляемости и экономическому спаду. Доклад в своё время подвёл черту под «Les trentes glorieuses» — «славного» послевоенного тридцатилетия успешного развития западных демократий.  Таким образом, середина 70-ых годов с одной стороны ознаменовалась стартом «волны демократизации» на периферийных от глобального «ядра» пространствах, а с другой стороны – ростом понимания внутри глобального истеблишмента, что западная демократия to the core[8] содержит системные проблемы и, по меньшей мере, подлежит модерации.

За годы, прошедшие с момента выхода доклада, эволюция западных демократий привела к уменьшению фактической способности избирателей влиять на политические решения. В 2012 году опрос Германского Фонда Маршалла «Трансатлантические Тренды»[9] показал, что 76% европейцев (в отдельных странах до 90%) и 64% американцев чувствуют, что их экономические системы работают на интересы элит, а не всего общества. В России такого мнения придерживаются 75%. Эти данные ещё раз иллюстрируют, что даже в «благополучных» западных странах политические системы давно и неуклонно удаляются от того эталонного образа свободы и демократии, который живёт в социальном мифе и опирающейся на него политической риторике. Это при том, что сложно найти более эмансипированное общество, чем в современной Европе.

Более сильное утверждение могло бы содержать тезис о том, что «авторитарный транзит» в особой форме происходит как раз внутри стран Старого Света – как системная реакция на проблемы с излишней либерализацией, которые грозят катастрофой. Это происходит не на политической поверхности, как это произошло, например, в Беларуси, а на другом уровне, где находятся главные рычаги управления курсом общества и системами его жизнеобеспечения. Что, в общем, давно не является большим секретом, несмотря на обилие конспирологической мишуры вокруг исследуемых тем.

Потворствование эмансипационным трендам и демократическим настроениям в широком обществе сопровождается фактическим изъятием у населения рычагов дискретного влияния на ситуацию. Низам остаётся только встряхивать систему бунтами, и героизировать одиночек, сумевших воспользоваться случаем. Противонаправленность процессов в современном мире можно проиллюстрировать как раз на примере скандалов с Wikileaks и Сноуденом. Глобальный доступ к любого рода информации даёт возможность спецслужбам следить за каждым вздохом, шагом  и контактом индивидуума, иннервированного мобильником, блогом, аккаунтом в социальной сети. С другой стороны, именно эта всеобщая связность позволяет одному человеку, получившему несколько страниц секретной информации, влиять на глобальные процессы и осложнять жизнь тем же спецслужбам. Можно было бы сказать: «Вот она, ‘демократия на расстоянии крика глашатая’, теперь каждый может быть услышанным так же, как на афинской площади во время экклесии». Всё бы хорошо, но количество присутствующих на этой «площади» увеличилось с тех пор на пять порядков.

Как становится всё более очевидно, «просто» больше свободы, больше демократии и больше гласности не тождественно ни большему контролю над ситуацией, ни тем более решению общественных проблем. Выход Сноудена вызвал общественный резонанс, в корабль американской администрации ударила волна возмущения. Но корабль не управляется волнами, волны могут его только погубить, для управления нужны лоция и компас.

Изъятие мечты

Либерализм – прекрасный строй для генерации в обществе всякого разнообразия: экономического, научного, политического и, как видим в конце концов, даже невообразимого спектра вариантов половой принадлежности. Это разнообразие, однако, нужно куда-то экспортировать. Долгое время, пока капитализм находил на планете место для экспансии, рыночно-либеральная среда была вполне комфортным местом для существования капитала и финансовых элит. Сейчас глобальный объём заполнен, места для экспансии нет, но всё ещё требуется сбрасывать куда-то тот избыток социальных состояний, которыми, по Хантингтону, социум «перегрузился». Однако  расширяться больше некуда, настала пора сжатия с повышением внутреннего социального давления. Происходит коренной сдвиг в американской и глобальной мир-системе. Похоже, демократия здесь не поможет сохранению устойчивости социальной системы в целом, и уж точно не спасёт её либеральная демократия.

Поэтому сейчас для Соединённых Штатов «демократия», особенно своём в экспортном варианте, вместе с «национальной безопасностью» – это символ древней веры и главный сюжет глобальной театральной постановки, которая прикрывает манёвры гегемона, и формально отказываться от него никто по своей воле не станет. Европа, в силу наличия глубоких аристократических и многовековых авторитарных традиций, внутренне менее склонна к фетишизации демократии. Однако правила игры на этой сцене задаёт не она, и пока в Европе не проявились силы, которые бы серьёзно намерились эти правила публично нарушать. Для России и большинства других постсоветских стран «демократия» – это не некая насущная или даже возможная политическая реальность, а скорее только дискурс, используемый как поле для ожесточённой борьбы, и потому используемые там понятия в значительной мере превратились в оружие политического и идеологического противоборства, а не стали инструментами совершенствования госуправления. Чтобы найти конкретную форму и понять ценность идей демократии в привязке к российскому контексту, по-видимому, требуются ещё немалые усилия и трезвость.

Как показано, государства в барнеттовском «ядре» пришли к необходимости самым серьёзным образом пересматривать принципы своего политического и общественного устройства. При том, что сохранять как минимум публичную верность старым образам и порядкам всё ещё важно и респектабельно. Однако мы своими глазами видим, как в деятельной реальности эти порядки один за другим опрокидываются способными игроками. Как, например, недавние активности США и их партнёров по НАТО в Африке и на Ближнем Востоке, начатые ещё в Югославии, по факту окончательно завершили эпоху Вестфальской системы. Понятие «государственного суверенитета» отныне публично аннулируется понятием «интересы национальной безопасности США» и необходимостью «соблюдения прав человека» – и это парадигмальный сдвиг в системе международных отношений, известный как «однополярность». Один из гарантов стабильности послевоенного миропорядка, Организация Объединённых Наций, при этом может лишь издавать резолюции, имеющие мизерное влияние на ситуацию, и пассивно наблюдать, как решения принимаются в двухсторонних или трёхсторонних взаимодействиях.

Эти конфликтные перипетии и плохая игра актёров из Госдепа не должны закрывать главного: нравится это кому-то или нет, идёт поиск и построение того, что Карл Шмитт называл «новым пространственным порядком». Место для «демократии» в этом новом порядке можно в оптимистичном для неё случае охарактеризовать как «модерируемое». Но вполне возможно, что ей уготован декоративный пьедестал в поле зрения бунтующей молодёжи и «приравненных к ней категориям населения». Хантингтон говорил о двух «сдвигах» в структуре государственной активности США: «оборонном» (Defense Shift) после окончания Второй мировой войны, и о «социальном» (Welfare Shift), произошедшим в 70-ые годы[10]. Вполне можно идентифицировать ещё одно крупное изменение государственной политики, ясно проявившееся после событий 9/11/2001, начиная с известного «Патриотического акта» USA PATRIOT 107-56: можно назвать его Foreclosure Shift – постепенное изъятие у населения «излишков» прав, денег, возможностей, приватного пространства. Ещё в 1992-ом у Дэйва Мастейна (Dave Mustain) в одной из его политизированных песен прозвучало «Those visions never seen, / Until all is lost, / Personal Holocaust. / Foreclosure of a dream…» Изъятие американской мечты.

Но первый вывод из этой динамичной картины состоит не в констатации непростого будущего демократии, а в понимании того, что для создания жизнеспособных и развивающихся обществ необходимо решительным образом выйти за рамки довлеющих шаблонов. Ностальгирующий, медлящий, отстающий в этой ситуации теряет будущее.

В демократию нельзя войти дважды

Реальная демократия в условиях заката экстенсивного капитализма плохо совместима с устойчивостью национального государства с открытыми рынками. Декоративная демократия в условиях всеобщей информационной открытости недолговечна. Что может прийти на смену демократии – и реальной, и декоративной?

Можно предположить, что наиболее частым ответом здесь будет – «демократия». Настоящая, истинная демократия, очищенная от ржавчины мирового капитала и излеченная от империалистических недугов. Или тёплая ламповая демократия времён «Welfare Shift», с хиппи в США и «Il est interdit d’interdire»[11] в Европе. Или инновационная демократия с электронным правительством и технотронной культурой. Возможно, такие рассуждения имеют своё рациональное зерно.

Но более существенным представляется тезис о том, что время, когда можно было ещё раз вернуться к некой известной, однажды интуитивно найденной и исторически сложившейся когда-то форме правления, ушло. Малополезно также искать ещё одну, «серебрянную пулю» политической организации для вступления в «золотой век». Скорее, требуется рационально использовать весь и всякий разнообразный опыт человечества для конструирования и развёртывания адаптивных управленческих систем в соответствии с требованиями пространства, времени, этнической и исторической специфики. В этой целесообразной упорядоченности и должен состоять новый мировой порядок.

Мы слишком разнообразны и разбросаны по земному шару, особенно сейчас, чтобы одни и те же принципы социальной организации срабатывали везде и всегда. Потому, политическая сфера общества должна стать местом осознанного проектирования, конструирования, адаптивной эксплуатации и демонтажа целесообразных режимов власти. И политический дискурс должен быть переопределён в терминах целеустремлённого управления обществом, а не оставаться в терминах частных интересов, статуса, влияния, идеологической конформности, клановой лояльности. Политические системы до нынешнего времени искались скорее инстинктивно, проектировались без учёта эволюции контекста развёртывания, эксплуатировались до полного износа и не предполагали вывода из эксплуатации, как части своего жизненного цикла. Каждый «вечный рим», не желавший знать конца своей «вечности», однажды растаскивают на сувениры очередные варвары. Сидя по разные стороны границ «независимых государств», мы все ещё помним известное со школьной скамьи «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…»

Подполитика и надполитика

Впрочем, управление политикой – отнюдь не футуристический прожект. Очевидно, что любое сколь-нибудь развитое общество имеет внеполитические сферы влияния, существенно влияющие на политику. Жреческая каста, ордена, ложи, клубы, корпорации – так или иначе, вне иерархии власти всегда стояли и стоят тёмные массы, определяющие движения политических планет. Всю их совокупность можно разделить на две части: «низ» и «верх». Первых от вторых отличает масштаб преследуемых целей.

«Нижний мир» — это мир меркантилизма, для людей из которого стоит задача использовать механизмы политики для самообогащения. Большое и сложное общество для них – охотничьи угодья, где ухватить добычу и убежать есть добродетель. Они конституируют общество, являются его частью, но не конструируют его, ибо не могут видеть целое, а только аппетитные части. Слабая политика часто прогибается под весом подслеповатых толстосумов – и общество в целом, несомненно, страдает.

«Верхний мир» – это мир людей, ведомых большими идеями. Эти идеи масштабны, и потому изменяют политическую систему, как целое; они [ре]конструируют общество, а не раздирают его. По крайней мере, группы такого рода пытаются производить реконструкцию в желаемом направлении, развивая своё политическое влияние. Вопрос о ресурсах и конкуренции за них стоит и в этом случае, но вторичен и подчинён. Власть «высоких» ведёт общество идёт к одной большой цели, «коммунизму», «духовному идеалу», «американской мечте» или «всеобщему счастью», и в этом смысле «тоталитарно». Конкуренция «низких» за рычаги власти, напротив, раздёргивает общество для удовлетворения множества их мелких целей.

Современные политтехнологии, как проекции внеполитических мотивов на политику – это, зачастую, манёвры именно «низовых» акторов, отводящих потоки из национальной реки в свои болотца. Сокрушаться по этому поводу можно, как и по поводу наличия в тайге досаждающего гнуса. Но это часть местного политэкономического биогеоценоза – при всей болезненности, феномен нужно изучать и с ним нужно работать.

Сейчас и конкуренция «нижних», и целеориентирующее влияние «верхних» на политический курс общества очень слабо отражены в структуре права. Где-то коррупцию пытаются легализовать через лоббизм, где-то строительство коммунизма фиксируют, как высшую цель общества. Но сами факты такой фиксации и их целесообразность вне регулирования. Это область философии, политологии, социологии, диалога в гражданском обществе, произвол элит или исторический случай. Установки такого масштаба в целом неуправляемы, правовые системы абсолютно не предназначены для адаптационных изменений на системном уровне. И потому сейчас, во времена цивилизационной турбулентности, их эффективность не адекватна актуальным проблемам, доверие к ним падает и всё более значимыми становятся неправовые методы – как более жизнеспособные.

Адаптируйся или умри

Если взять такую существенную часть политики, как сферу борьбы за власть, то одна из обычных необходимостей там – установление правил боя и реально способных метаполитических регуляторов. Борьба за власть заложена в генах, это уровень популяционного управления, когда через конкуренцию особей выбирается наиболее сильный самец, способный давать наиболее конкурентоспособное потомство, поддерживать дисциплину в стае и вести её на охоту. Общество стартует со стадного уровня, где борьба за власть (политика) управляется инстинктами – именно инстинкты являются в этом смысле метаполитическим регулятором. В этом организационном плане общество вряд ли может существенно измениться, за исключением смены регулятора.

Эпоха Просвещения и бурное становление Модерна, со свойственным эпохе рационализмом, произвели в своё время очередную такую замену: на трон взошла  Её Величество Конституция с верховенством рационализированного права в пределах национализированной территории. Профессор ВШЭ С.И.Каспэ в недавней статье «Капитальный ремонт»[12], апеллируя к Её Величеству, восклицает: «Конституция – последний рубеж обороны национального и человеческого достоинства». Но в эпоху, когда глобализация обрушила национальные границы практически во всех мыслимых пространствах, власть конституции также пала. Экономический вес отдельных ТНК сравним с весом средней европейской страны. В мире наций, в котором свободно оперируют транс-национальные корпорации, национальная конституция больше не является метаполитическим регулятором, потому как более не удерживает масштабное превосходство. На метаполитический трон отдельного государства втиснулся глобальный капитал. Такая ситуация заметна невооружённым глазом, и составляет основное беспокойство для национально-мыслящих людей. И это также парадигмальный сдвиг, известный как Постмодерн.

Национальные законы ограничены национальным периметром, традициями и этикой, ригидностью политических систем и уязвимостью региональных экономик. Стратегии ТНК глобальны, мобильны, ликвидны, эластичны. Это существа «нижнего мира», вышедшие на охоту, в них есть своя хищная грация. Национальные государства, вдоволь хлебнув крови, после Второй Мировой Войны искренне решили стать травоядными. Однако свято место пусто не бывает. Такой «welfare-травоядный сдвиг» привёл их к исчезновению со сцены – разговоры о «конце наций-государств» составляют добрую часть современной политологии. В биогеоценозе с ограниченным количеством ресурса среди хищников рано или поздно образуется иерархия распределения благ, и единственный шанс для государств получить здесь достойное место – это превзойти свою форму, свою конституцию и свой разум.

«Мы адаптируемся или умрём», с этими словами к парламенту Питер Вилем Бота, президент ЮАР, в 1979-ом взялся за спасение страны от внешних и внутренних проблем.

 


[1] Мальтус Т. Опыт закона о народонаселении: взгляд на прошлое и будущее человеческого счастья, с вопросом о наших перспективах относительно удаления или смягчения зла, приносимого в этих случаях.

[2] Lomborg B.  The Sceptical Environmentalist: Measuring the Real State of the World. – Cambridge University Press, 2001.

[3] Sartori G. Will Democracy Kill Democracy? Decision-Making by Majorities and by Committees. // Government and Opposition. Volume 10, Issue 2, pages 131–158, April 1975.

[4] Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. – М., 2004.

[5] «a group of transitions from nondemocratic to democratic regimes that occur within a specified period of time and that significantly outnumber transitions in the opposite direction during that period». Huntington S. The third wave: democratization in the late twentieth century. – University of Oklahoma Press, 1991. – стр. 15.

[6] Barnett T. The Pentagon’s New Map. – NY, 2004.

[7] Crozier M., Huntington S., Watanuki J. — The Crisis of Democracy: On the Governability of Democracies. – NY, 1975.

[8] Букв. «в ядре», перен. «в своей сути»,  англ.

[9] Transantantic Trends – German Marshall Fund of the United States. 2012.

[10] Crozier M., Huntington S., Watanuki J. — The Crisis of Democracy: On the Governability of Democracies. – NY, 1975. – стр. 65.

[11] «Запрещено запрещать», фр.

[12] Каспэ С.И. Капитальный ремонт. // «Россия в глобальной политике». – 2013. — №2.

 

http://hvylya.org/analytics/society/demokratiya-izyatie-mechtyi.html